«Убить» ради «Букера»

Дарья ЕФРЕМОВА

15.12.2017

Гран-при «Русского Букера», доставшееся дебютантке Александре Николаенко, вызвало неоднозначную реакцию: кого-то привело в восторг, других в ужас, многих в замешательство. Среди респектабельных имен, на фоне панорамных исторических полотен «Убить Бобрыкина», казалось бы, не имел шансов на успех — ни осмысления прошлого, ни масштабных художественных задач. История о простых людях, еще и не очень счастливых.

Яркий роман-фантасмагория, где явь мешается со сном, прошлое определяет настоящее, а слабый, пытаясь отомстить сильному, вредит самому себе. Большой ребенок, недотепа и «дурак» Саня Шишин живет со старушкой-матерью и грезит о Танюше из тридцать третьей квартиры, только Таня, в лучших традициях жестокого дворового романса, замужем уже. Да за кем: «Бобрыкин ненавистный» травил Саню еще в школе. Вот и теперь рослый красавец является Шишину во сне, чтобы как следует оттаскать его за шкирку. Из карманов выпадают зеленое стеклышко, дверная ручка, кусок фольги, счастливый (если бы не правый ноль) билет. Сокровища пятиклас­сника или великовозрастного балбеса предназначаются в дар Татьяне — и регулярно ей преподносятся. Чтобы избавиться от визитов «психа», молодой паре придется даже сменить место жительства.

Собственно, весь текст — серые февральские будни, расцвеченные походами на рынок за селедкой, колоритными репликами матери («Запозже моль сожрет» — приглашение к обеду. «Рассядется, трещит, трещит... как свищ» — о непрошеных гостях) и воспоминаниями Сани о детстве. Тогда они с Танюшей дружили, смеялись всему «только палец покажи». «Как пес идет, как грач скачет... Как тетя Тося с тетей Дусей за субсидией собираются. «Субсидия» — смешно».

Сюжет, где одной из самых драматичных героинь становится демонизируемая отпрыском мать, сравнили с «Похороните меня за плинтусом». Профессиональный художник Александра Николаенко, в свое время даже иллюстрировавшая подарочное издание Санаева, с такой параллелью не спорит. «Книга Павла оказала на меня огромное влияние, а когда вышел фильм, я была поражена и убита. Гимн искалеченной любви», — говорит она.

Другое, и более точное, сравнение — «Мелкий бес» Федора Сологуба.

Во-первых, язык: весь роман написан вольным ямбом. Тут, впрочем, вспоминаются и верлибры Алексея Ремизова, и «Петербург» Андрея Белого. Ритмические периоды и смысловые рефрены создают особую атмосферу, погружающую читателя в тонкий, абсурдный, по-детски наивный и зыбкий мир безнадежно влюбленного Сани. Во-вторых, «Бобрыкин ненавистный» — для Шишина такой же черт, как недотыкомка для сологубовского Передонова. Подобно тому, как «преследователь» Ардальона Борисовича, недотыкомка, мерещится несостоявшемуся инспектору повсюду: «то по полу катается, то прикинется тряпкою, лентою, веткою, флагом, тучкою, собачкою», Бобрыкин также возникает в воспаленном воображении Сани, куда бы тот ни пошел. Отправился Шишин в хозяйственный за веревкой и клубничным мылом: то ли хотел сам повеситься, то ли задушить счастливого соперника. Так сосед тут как тут: «Здорово, Шишкин лес!»

«Не будет Бобрыкин ненавистный стоять и ждать, пока я задушу его веревкой, он меня сильнее. Вырвет веревку и надает по шее, как в прошлый раз...» Вообще, Шишин убежден — Бобрыкин хочет его убить...

Еще одна ассоциация — «Москва — Петушки» Венедикта Ерофеева. Аналогия, хоть и натянутая, но не лишенная резона: имморалистский ресентимент (бунт изгоев против общепринятых ценностей, впервые термин появился у Ницше) в обоих случаях самоироничен. Если Венечка упорно бухает у стен Кремля и считает сволочами всех, кто по утрам полон сил, бодрится и весь в надеждах, «дрянь, деляга и посредственность. Гадок мне этот человек», то Шишин ненавидит род людской без оговорок. «Повсюду люди, — с раздражением думал он. — Битьем людьми набито, как в аптеке». При этом он, как и Венечка, не злой: просто какой-то побитый, потрепанный. Да и ненавидит ли? Скорее, боится. Не меньший страх у него вызывают почтовые ящики («Засунешь руку, а там вдруг кошка, например, сидит. Возьмет и тяпнет»). И турникеты — «тяп, и прихлопнет». Поэтому, пока мать не видит, Саня показывает им дулю или язык.

Вообще, «погружение в мир больного человека» произвело гнетущее впечатление на некоторых критиков — необычный выбор жюри «Русского Букера» объяснили усталостью от эпохального размаха топовых авторов, утомлением от больших форм. В последнем есть доля истины и, видимо, изрядная. С той только разницей, что яркий, авангардный и в то же время вписанный в традицию текст — тем, кто не любит прозу Серебряного века, Николаенко лучше не читать — едва ли можно назвать «чернушным». Лиричны зарисовки о детстве, тех временах, когда «цветы не вянут, зимы жарки, и можно заблудиться в белом яблочном саду». Забавны описания игр Танюши и Сани: «На бортике песочницы котлеты. К чаю куличи. Из одуванчиков компот. Картошка из камней. И Шишин камни чистил, а девочка из тридцать третьей снизу их в ведре варила. И посыпала все укропом из травы. Поели супа, стали чай варить. Но чаю оказалось мало в ближней луже, и вместе к морю Черному пошли, под горкой». Пронзительны детские клятвы: «А я умру когда, возьму с собой на память ржавый гвоздь, четырехлистный клевер, старый ключ и перышко рябое, что ты мне подарил, автобусный билет счастливый, чертов палец... и если ты пойдешь со мной — тебя. «Пойду», — подумал он».


Фото на анонсе: Григорий Сысоев/РИА Новости