Дистанционный смотритель

Дарья ЕФРЕМОВА

11.09.2015

В продажу поступила первая книга двухтомного романа Виктора Пелевина «Смотритель» — «Орден желтого флага». Вторая часть — «Железная бездна» — выйдет 17 сентября.

Читатели могут выдохнуть: никаких кровососущих маток, неприветливых ориентальных цукербринов, бэтманов, вампиров и прочих говорящих динамиков в новом романе не обнаруживается. И по форме, и по сути — все вполне элегантно. Обложка, форзацы (есть даже фронтиспис) оформлены в стиле масонских манускриптов. Действующие лица — из числа тех, кого не стыдно упомянуть в приличном обществе. Император Павел Первый (он, оказывается, не погиб от рук заговорщиков, а переместился в другую реальность), Фридрих Второй Гогенцоллерн, немецкий врач и теолог, создатель учения о животном магнетизме Франц Антон Месмер. Сомнительное происхождение только у главного героя Алексиса де Киже. Тень грубоватого однофамильца фигурировала в историческом анекдоте и юмористической повести Тынянова. Подпоручик Киже появился в официальных бумагах из-за писарской ошибки и доставил немало хлопот «однополчанам»: приходилось сечь деревянную лошадь, хоронить несуществующего покойника и вообще делать всякие глупости. Впрочем, своего де Киже (а он должен стать новым Смотрителем вымышленного мира Идиллиума) Пелевин облагородил. Потомок неотесанного солдафона впитал дух сводчатых аудиторий элитного пансиона. Учил древние языки, решал квадратные уравнения, размышлял о женщинах и бренности сущего, в общем, готовился к большой карьере. 

Впрочем, изящество сюжета не спасло «великого мистификатора» от нападок критики, всерьез и надолго обидевшейся на однообразие, отдающую «тассовками» злободневность и отсутствие искрометности начала 90-х в двух последних пелевинских романах. Звучат предположения, что автор попросту издевается, настолько структура всякой новой вещи точно копирует предыдущую. Это, конечно, есть. Система параллельных вселенных, долгий рассказ о рождении, обучении и инициации героя на фоне башни, сцена с вызовом «на ковер» к властителю мира (Никколо Третий встречает визитеров в пестром домашнем халате и зачем-то разговаривает с барышней про возрастные мужские проблемы интимного характера), собственно барышня, философемы. Кстати, о героине. На этот раз она — не какая-нибудь кровососущая похотливая мегера, а вполне нормальная великосветская гетера, не лишенная куража юности. 

«Красивые женщины, раздеваясь, испытывают не стыд, а торжество — они получают в этот момент награду за все свои диетические муки. Но <...> все равно имитируют смущение, чтобы вдобавок к телу обнажить перед клиентом еще и кусочек стыдливой, непорочной и бесконечно прекрасной души. К чести Юки, она обошлась почти без этого — ее лицо только стало строже. 

— Говорят, Ваше Безличество, двадцать лет — для вас уже старушка. Правда ли это?

Смотритель долго молчал, и я подумал, что Юка перегнула палку. Но ее лицо выражало неподдельный интерес. Я попытался представить себя на месте Смотрителя — каково получить такой вопрос от голой красавицы? — и не смог. 

— Не совсем так, — ответил он наконец самым учтивым тоном. — Но почти. Я действительно предпочитаю, э-э-э, молодых особ».

«Ваше Безличество» и «Ваше Нижайшество» — здесь вполне протокольные обращения. Отсылающие к антиутопиям конца XVIII века, они органично вплетаются в ткань романа, как, впрочем, и «Латинский дневник Павла Алхимика», Первого Смотрителя Идиллиума. 

«Пьяные заговорщики пусть тешат себя мыслью, что убили магистра Мальтийского ордена. На деле я мог бы заколоть их простой зубочисткой прежде, чем они успели бы испугаться, — но какая мне радость произвести впечатление на нескольких дышащих луком офицеров, не умеющих даже соблюсти свою присягу? Моя же награда в том, чтобы пройти по земле незаметно — как поступали мудрые во все времена. Непросто сделать это, родившись в горностаевой шкуре. Но я, кажется, смог». 

В отличие от «Бэтмана Аполло», эта книга — не публицистическая. Без нерва времени, креаклов, баблосов, каких-то вайфайно-блютузных големов. Идиллиум — вечный антимир. Он элитарен, упорядочен, бездушен. В нем все держат дистанцию — по отношению к другим, к себе и даже своему прошлому. 

«...Имею ли я право писать о себе прежнем в первом лице, — размышляет Алексис де Киже. — Наверное, нет. <...> В сущности, любое соединение местоимения «я» с глаголом прошедшего времени содержит метафизический, да и просто физический подлог. Даже когда человек рассказывает о случившемся минуту назад, оно произошло не с ним — перед нами уже другой поток вибраций...»