Елена ФЕДОРЕНКО

11.11.2015

Фестиваль DanceInversion перевалил за середину, на зенит пришелся эксперимент молодых дам. Свою хореографию они представили сами.

Артисты The Dance Factory из ЮАР показали «Кармен», а чешско-финская группа Krepsko — «Безумную чашку чая». Оба подхода к современному танцу оказались столь нетривиальными, что за судьбу contemporary dance (ведь иногда кажется, что темы и средства, эксплуатируемые хореографами, почти исчерпаны) не стоит беспокоиться. Если за сочинение берутся те, кто способен не повторять чужое, а предлагать свое, причем без всяких оглядок на авторитеты.

Крошечная, бритоголовая темнокожая Дада Масило препарирует устоявшиеся театральные мифы, выбирая из них те, где лидирует женщина. Дада кометой ворвалась в число любимцев профессионалов и простой публики, исследуя безумия шекспировской Офелии. Затем пофантазировала над двоемирием «Лебединого озера» и решила содрать оперно-балетные стереотипы с «Кармен». Жизнелюбивая Масило, мечта любого интервьюера, рассказывает о своей героине завораживающе и охотно: «Зачем повторять то, что было? Я хочу заглянуть под маску Кармен и показать, какая хрупкая, ранимая и беззащитная она на самом деле. Для родителей, у которых растут дочери, Кармен — паршивка, недостойная девица, далеко не пример для подражания. Но в каждой женщине живет Кармен, во мне-то уж точно. Она отвечает за мой собственный ад, вот я и пытаюсь туда заглянуть. Ведь работа, быт, деньги, хоть и очень желанны, но никак не перевешивают самого важного: боли, страсти, секса. И я говорю об этом без ложной стыдливости».

По словам солнечной южноафриканки, спектакль без истории — все равно что пустое дрыганье телом. История, ею придуманная, удивила бы не только Проспера Мериме. Свою Кармен не узнали бы ни Жорж Бизе, ни Родион Щедрин, чья музыка сопровождает спектакль. «Хабанера» звучит голосом Марии Каллас, и, конечно, в партитуру включены звуковые вибрации Арво Пярта, особо ценимого хореографом за то, что «он понимает тишину».

На сцене — невысокие, разной упитанности темнокожие танцовщики, все — ураганно-энергичные, неистово-темпераментные. Танцуют, то сбиваясь в группы, то выскакивая на соло — не для того, чтобы обратить на себя внимание, а по внутреннему порыву, иначе не могут. Единственный белокожий тут — высокий и брутальный Хосе. У него есть свой «самовар», но он бросает возлюбленную, увидев босоногую естественную Кармен, чьи движения и взгляды проникнуты эротическим буйством и откровенной пылкостью. Кармен танцует сама Дада. Змеями переливаются гибкие руки, пластика дикой кошки окрашивает даже самые угловатые движения. Колышутся платья, бьет по глазам алая роза на бритой голове. Чтобы придумать столь пламенный водоворот движений, каждое из которых проникнуто даже не любовным томлением, а откровенным сексом, нужен не только талант Масило, но и ее бэкграунд. Африканские пляски достались новоиспеченной Карменсите генетически, фламенко она осваивала специально. Классику и современный танец изучала в Брюсселе. Смесь получилась взрывоопасной, отчего жестко прозвучал финал. Кармен в спектакле южноафриканцев не умирает, умирает Хосе. Его безжалостно казнят за то, что он с мстительностью умалишенного изнасиловал разлюбившую его цыганку. Оказывается, мир, где чувственность едва ли не синоним самой жизни, цинизма в любви не прощает. Вместо свободной женщины на сцене в полной тишине застывает крохотная фигурка Кармен… Птице подрезали крылья. Взлетит или нет?

У героини второго спектакля — «Безумная чашка чая» — крылья подрезали и того раньше. Такую историю мог придумать только житель чинной благовоспитанной страны, где в таблоидах сплошные суициды. Труппа Линнеи Хаппонен прописана в Праге, но финское происхождение самого хореографа не скрыть в ее странных и печальных фантазиях. Исполнителей-танцовщиков двое: сама Линнея и Майим Алперт.

Она — в берете и затрепанной зеленой кофточке восседает на велосипеде, привязанном тросами над полом, и мерно, ритмично, как на тренажере, крутит педали. Путь — в никуда. Он — в черном костюме — похож на официанта привокзального кафе, появляется вместе с чашками и блюдцами. На комоде с чайной посудой устроен ансамбль музыкантов — их джазовые вариации на темы жгучих танго и утомленных романсов создают и нежную, и печальную атмосферу. Удивительно: обаяние спектакля рождается с самого зачина и кроется в его полной непонятности. Герой расставляет чашки и блюдца по сцене — совсем не беспорядочно, а согласно своей внутренней логике. Появившаяся героиня любуется чайными абстракциями, а хореограф затевает изощренную игру ассоциаций, которые поначалу мерещатся абсурдными. На самом деле в них спрятаны тоска и ностальгия. Безотчетное одиночество сменяется надеждой на счастье, когда происходит встреча персонажей. И вот уже та, кого танцует Линнея, сидя на качелях, гибкими пальцами ног принимает из рук того, кого танцует Майим, чашку, ложечку и блюдце. И вот уже, поддерживаемая мужским плечом, она петляет по чашкам, удерживая равновесие, и лицо ее озаряется забытой улыбкой. Танго перемен они исполняют, опираясь на донышки перевернутых чашек, но едва не соскальзывают, стараясь не расплескать неверные чувства. Островков танца в привычном понимании в спектакле чрезвычайно мало, движение составлено из цирка и пантомимы в их первозданных формах: чашку ловят на крючок, блюдцем обмахиваются, словно веером, с младенческим блеском в глазах следят, как юлой вертится крышка от чайника, а за нею — блюдце. Хоть есть во всем этом волшебство театральной сцены, чайный мир вне цивилизации оборачивается очередной разбитой надеждой. Взобравшись на высокую трапецию, девушка выполняет трюки из арсенала воздушной акробатки, а затем повисает в петле. Тело, распластанное на полу, герой обкладывает чашками — будто обрисовывает мелком труп на асфальте.

Гаснет свет, очередь за поклонами. Поклоны необычны. Актеры каждому, кто есть в зале, преподносят чашку чая, сопровождая ритуал улыбками: «Мрачные фантазии, которые мы показали, всего лишь из области заблуждений человечества. На самом деле жизнь прекрасна. Угощайтесь!».