Барышни-крестьянки

История становления русской живописи до сих пор скрывает немало тайн. Что мы знаем, например, о Федоре Рокотове? Ни точной даты рождения, ни ясных сведений о происхождении, да и по части атрибуции, как показала выставка в Третьяковке, имеются разногласия: коронационные портреты Екатерины II из ГТГ и Павловска признали выполненными не им самим, а его учениками. 

В этом смысле куда больше повезло Владимиру Боровиковскому: огромное наследие — около 300 картин, сохранившиеся записные книжки, свидетельства современников. Однако его творчество знакомо широкой публике недостаточно хорошо, и круглая дата — 260 лет со дня рождения — прекрасный повод вновь поговорить о мастере.

Он извнстен, прежде всего, как светский художник. Самая знаменитая его работа — портрет рано умершей красавицы Марии Лопухиной (1797). Нежный поэтичный образ дополнен национальными мотивами: за спиной героини видны березки, васильки, колосья ржи. Это не случайность. Боровиковский жил в переломное время, когда отечественное искусство складывалось как особое явление, а само государство постепенно превращалось в национальное. Живописец, ощущавший эти изменения, исповедовал идеалы сентиментализма в отличие от его предшественника Рокотова, работавшего на стыке рококо и классицизма. 

На рубеже XVIII–XIX веков душа, мечтательная, мятущаяся, подверженная ошибкам, вышла на первый план, вытеснив разум, ранее управлявший всеми сторонами бытия. Карамзинская «Бедная Лиза» стала книгой поколения, и ее влияние на работу Боровиковского «Лизонька и Дашенька» (1794) кажется очевидным. Художник изобразил двух крепостных своего друга Николая Львова, хорошеньких плясуний, воплотивших тип чувствительных девушек той эпохи. Ничто не выдает простого происхождения героинь. Их лица нежны, платья изысканны. Причем подобная идеализация не выглядит фальшивой или чересчур слащавой — как человек своего века мастер верил в самоценность личности. 

Хождение в народ было продолжено «Портретом торжковской крестьянки Христиньи» (1795): здесь автор оставил модели родной наряд — сарафан, причудливый головной убор. Прекрасный чистый облик девушки свидетельствует о желании живописца увидеть и показать в народе самое лучшее. Недаром Боровиковский стал учителем Алексея Венецианова, создавшего впечатляющую галерею простых людей и окончательно легитимировавшего эту тему в русском искусстве. 

Одну из важнейших картин — портрет Екатерины II на прогулке в Царскосельском парке (1794) — Владимир Лукич также написал в сентиментальном, подчеркнуто непарадном ключе, чем, по слухам, вызвал недовольство тщеславной императрицы. Полотно создавалось не на заказ. Инициатива принадлежала Львову и его друзьям, желавшим укрепить позиции художника. В определенной мере это удалось, хотя эффект оказался не столь впечатляющим — произведение позволило уроженцу Миргорода получить звание «назначенного в академики». Академиком же он стал через год, после того как закончил рисовать великого князя Константина Павловича.

Мастер выполнял и парадные портреты, которые выглядели более человечными и живыми, чем работы предшественников. Считалось, что он, как никто другой, умел передать внешнее сходство и в то же время показать внутреннюю красоту. Кроме того, за каждой картиной нередко скрывалась любопытная история. Скажем, Лопухина была родной сестрой известного дебошира, авантюриста и смутьяна Федора Толстого, прозванного «Американцем» за опасное путешествие на Аляску. Героиня другой работы, прекрасная Елена Нарышкина (1799), также являлась источником сплетен и пересудов. Рано вышедшая замуж за сына полководца Суворова, она быстро разочаровалась в семейной жизни и с удовольствием принимала ухаживания поклонников. После гибели молодого супруга в Русско-турецкой войне веселилась в блестящей Вене, отдыхала на немецких курортах, посещала Рим, где очарованный Россини посвятил ей кантату, включенную затем в оперу «Севильский цирюльник». В почти сорокалетнем возрасте Нарышкина приняла предложение руки и сердца от 30-летнего князя Василия Голицына, чем вновь вызвала переполох в обществе. Однако затем угомонилась, оставшуюся часть жизни провела в тишине и спокойствии на юге России, в основном в крымском имении мужа.

«Несветская» ипостась Боровиковского известна куда меньше. Происходивший из рода иконописцев, он начинал с религиозных тем, писал образа для миргородских храмов. К сожалению, из ранних работ уцелело немного. Те редкие вещи, что дошли до наших дней, вроде «Царя Давида», хранящегося в Русском музее, обнаруживают влияние украинской церковной живописи, более пышной, барочной. Впоследствии, уже став светским мастером, 

Владимир Лукич работал над убранством Казанского собора в Санкт-Петербурге, в частности, над образами для Царских врат главного иконостаса. На протяжении многих лет создавал портреты духовных лиц, причем порой они получались даже выразительнее, нежели парадные изображения знати. Одним из самых удачных считается портрет Михаила (Десницкого) (1803), ставшего в 1814 году членом Святейшего синода. Здесь Боровиковский ушел от рокайльной дымки, характерной для ранних вещей, и создал экспрессивную работу, особый драматизм которой придает фигура распятого Христа на заднем плане.

Религиозные поиски автора не всегда увенчивались успехом. В 1819-м, когда слава уже сходила на нет и на слуху были новые имена, он вступил в кружок «Союз братства», своеобразную секту. Ее члены увлекались мистическими практиками. Стремившийся обрести мир и гармонию Владимир Лукич, однако, вскоре испытал разочарование. Из записных книжек известно, что ему не раз указывали на его место, а когда в картине «Собор» он изобразил себя среди других участников кружка, и вовсе повелели убрать автопортрет. 

Умер одинокий и бездетный художник в 1825 году и был похоронен на Смоленском кладбище. Что это, если не грустный итог блестящей в общем и целом жизни? Впрочем, потомки оказались внимательнее и чувствительнее современников: в начале XX столетия, после выставки русских портретов в Таврическом дворце, устроенной Сергеем Дягилевым, имя мастера вновь заняло место в сердцах любителей искусства. И теперь каждому поколению предстоит изысканное удовольствие — открывать вновь и вновь для себя творчество Владимира Боровиковского, рассматривать пленительных крестьянок и графинь, находить в них нечто непреходящее, вечное.