Бестужевский курс

325 лет назад в Москве родился Алексей Бестужев-Рюмин, один из бесспорных титанов мировой дипломатии, будущий канцлер империи, генерал-фельдмаршал, человек разнообразных талантов. Вклад, который он внес в развитие и укрепление государства Российского, колоссален и в полной мере не оценен.

В истории нашего внешнеполитического ведомства было немало талантливых деятелей, однако стратеги бестужевского масштаба рождаются раз в несколько эпох. Весь русский XVIII век («столетье безумно и мудро») прошелестел бумагами особой важности на его письменном столе.

Алхимия большой политики

Долгая и блистательная карьера началась с благословения Петра Великого. Юношей Алексей поступил в датскую Шляхетскую академию. Затем служил в Ганновере. В 1714-м английский король Георг отправил его в Петербург с патентом британского министра. Царь Петр восхитился успехами соотечественника на иностранной службе и не преминул передать через него Георгу поздравление по случаю восшествия на престол.

Через семь лет государь определил Бестужева министром-резидентом (по существу — послом) при дворе датского короля. Самодержец всероссийский выделял своего назначенца, видел в нем многообещающего дипломата, несколько раз лично писал ему в Данию, а незадолго до своей смерти, на аудиенции, повесил ему на грудь собственный портрет, украшенный бриллиантами. Эту реликвию Алексей Петрович будет ценить превыше всех чинов и регалий.

Бестужев еще несколько лет провел в Европе, где шел непрерывный и напряженный турнир по политическим шахматам.

Но увлекала Бестужева не только политика. Был он вдобавок ко всему еще и алхимиком-авантюристом. XVIII век не скупился на предприимчивых мистификаторов. В этом плане достаточно назвать имена двух графов — Калиостро и Сен-Жермена. Наш аристократ знал толк в подобных вещах, а однажды изобрел и впрямь чудодейственное средство — замечательные капли. По инструкции Бестужева, хлорное железо в определенной пропорции растворяли в спиртовой смеси с эфиром. Получившийся эликсир процеживали, разливали в прозрачную посуду и закупоривали. Склянки держали на свету до полного обесцвечивания раствора, затем ставили в темное место и время от времени приоткрывали для доступа воздуха. Жидкость постепенно приобретала волшебный золотистый оттенок. Алексей Петрович уверял, что снадобье исцеляет от любого недуга (и даже Екатерина II верила в это). Оно действительно восстанавливало в организме необходимую концентрацию железа после распространенных в тогдашней медицине кровопусканий. Врачи применяли эти капли вплоть до 1940-х. Правда, помощник Бестужева химик Иоганн Лембке продал рецепт французскому бригадному генералу, известному по фамилии де Ла Мотт, и этот ловкач стал тиражировать бестужевское изобретение под названием «Золотой эликсир де Ла Мотта».

Когда на престол взошла Анна Иоанновна, Бестужев решил вернуться в Россию, чтобы — чем черт не шутит — управлять внешней политикой государства. И у него имелись для этого все основания: разнообразный дипломатический опыт, положение отца, который входил в узкий круг доверенных лиц грозной императрицы. Но та медлила с назначением. А претендент доказывал, что умеет с блеском исполнять самые щекотливые поручения. В архиве в Киле он обнаружил завещание Екатерины I, в котором устанавливались права герцогов Голштинских на русский престол. Для Анны Иоанновны лучшего подарка и быть не могло. Бестужева наградили, его карьера стала набирать высоту.

Есть в русской истории такое недоброй памяти понятие, как бироновщина. Эрнст Иоганн Бирон являлся фаворитом императрицы, умел разделять и властвовать, третировал в числе прочих отца Алексея Петровича, боролся с влиянием Бестужева-старшего на государыню, однако к сыну недруга, убедившему его в собственной полезности, отнесся весьма благожелательно.

Опытному царедворцу Андрею Остерману Бирон противопоставил талантливого новичка, хотя и побаивался его властолюбия. В 1740-м Бестужева ввели в кабинет министров, однако всесильному временщику оставалось править считанные недели... После свержения «курляндца» пострадал и его выдвиженец, которого приговорили к смертной казни через четвертование. Вскоре помиловали, при этом отняли чины и ордена. Опальному вельможе велели жить «смирно, ничего не предпринимая», в имениях, оставшихся у него после конфискации. Но через полгода, к удивлению друзей и врагов, он вновь появился в Петербурге. Не инкогнито — собственной персоной, чтобы вскоре встать у штурвала империи.

Веселая царица была Елисавет

Самый опасный соперник Бестужева Остерман последовал в ссылку, а изобретатель чудодейственных капель превратился в рачительного хозяина российской внешней политики. Елизавета Петровна не слишком любила прыткого канцлера, но очень нуждалась в нем, а тот до поры до времени исхитрялся управлять ее эмоциями в интересах державы. «Веселая царица была Елисавет. Поет и веселится, порядка только нет», — иронизировал Алексей Толстой. Бестужев умел придать политике елизаветинского времени здравый смысл, убеждал царицу, что действует он по заветам ее великого отца, а собственный курс торжественно нарек «Системой Петра Великого». Лавировал между европейскими державами, укрепляя позиции России, твердо гнул свою линию на дипломатической бирже, хотя тактические приоритеты менялись, как погода. Сначала осторожно, но неуклонно боролся с влиянием Франции. Галантные галлы восхищались Елизаветой Петровной, обволакивали ее похвалами-комплиментами, но интересы двух государств пересекались и в Польше, и в Швеции. Для нас гораздо выгоднее был союз с Веной. Благодаря стараниям Бестужева австрийская императрица Мария Терезия признала Россию великой империей, а Елизавету — ее полноправной владычицей.

А потом Алексею Петровичу удалось перехватить переписку влиятельного француза, действовавшего в нашей стране, маркиза Жак-Иоахима Шетарди. Там содержались критические оценки политических талантов русской царицы. Такого двуличия государыня не простила. Бестужев торжествовал. Именно эта история легла в основу ленты «Гардемарины, вперед!», где роль канцлера блестяще исполнил Евгений Евстигнеев.

Кривотолки о финансовой нечистоплотности Бестужева далеки от объективности. Он не был альтруистом, однако недруги приписывали ему грехи по большей части иллюзорные. Путал собственный карман с государственным? Случалось. Уж так вершились в те годы большие дела. Принимал финансовую помощь от союзников и считал это справедливым, однако противники знали, что купить Бестужева невозможно. Опять же на нужды государственные он не жалел ни сил, ни средств, в том числе собственных. Содержал внушительный штат соглядатаев, тайных агентов, которые работали не столько на него, сколько на Россию. Два десятилетия спустя эту политику продолжит Григорий Потемкин. И тоже добьется успеха во благо империи.

Бестужев перенял от Петра I главное — веру в высокое предназначение России, в ее скрытые, заключенные в огромных просторах силы, замечательных людей, способных на подвиги. И умело использовал это, борясь за гегемонию в Европе. Тем временем на наших западных границах усиливался еще более опасный враг — Пруссия. В 1756 году началась Семилетняя война. Российская империя оказалась в коалиции с Австрией и Францией. Впрочем, французам наш канцлер по-прежнему не доверял, а против самонадеянного прусского короля действовал как настоящий гроссмейстер. И для союзников таскать каштаны из огня не собирался. Австрия, согласно договору, выплатила России два миллиона флоринов субсидий. Только после этого наша страна обязалась выставить против Пруссии 80-тысячную армию и флот с 15–20 линейными кораблями и 40 галерами. Через три месяца к коалиции присоединилась Швеция, решившая повоевать вместе с русскими против пруссаков. Не зря лучшим учеником Бестужева слыл наш посол в Стокгольме Никита Панин.

Агенты русского канцлера тоже не даром ели хлеб: Фридрих поверил в дезинформацию — его убедили в том, что Россия к войне не готова. Между тем летом 1757-го фельдмаршал Степан Апраксин двинулся в Пруссию с 65-тысячной армией.

Из обители печали в фельдмаршалы

Канцлера, однако, больше занимали дела внутренние. Его мучил вопрос: кто станет преемником Елизаветы? Петр III, официальный наследник? Но он же форменный пруссак по духу! Бестужев предпочитал видеть на престоле его нелюбимую жену Екатерину, хотя бы в качестве регентши при малолетнем сыне Павле. Жизнь Алексея Петровича десятилетиями напоминала мушкетерский роман, но столь рискованную ставку он сделал единственный раз в жизни. Вряд ли стремился при этом к личной выгоде, пусть и рассчитывал на немалые почести в случае успеха. Рисковать ради чинов и новых имений почтенный старик не стал бы. Он первым из крупных деятелей разглядел политическое дарование будущей Екатерины Великой, предвидел, что на троне она не станет «вторым изданием» Елизаветы, блиставшей красотой, обаянием и великодушием, но управленческими талантами в общем-то не обладавшей. Именно Бестужев выжил из России мать будущей царицы Иоганну Ангальт-Цербстскую, шпионившую в пользу Фридриха. Но чтобы стратегический план удался, требовалось одно непременное условие — болезнь и смерть Елизаветы, а государыня после недуга неожиданно пошла на поправку...

Старый канцлер понимал, что проигрывает. И все же не терял надежды. Успел сжечь свои изложенные на бумаге проекты возведения Екатерины на трон и даже послал ей секретное письмо с предупреждением о крахе заговора. Здесь-то и подвели соучастники: не уничтожили депешу, и та оказалась единственной серьезной уликой против канцлера. У него оставались на Западе друзья, и, наверное, он мог бы спастись бегством. Но удирать от смертельной опасности не стал. Погнушался.

«В соседней комнате находился наготове гвардейский капитан. Маршал, князь Трубецкой, непримиримый враг Бестужева, взялся объявить ему его опалу и сделал это довольно бессердечно, собственноручно сорвав с него Андреевскую ленту... Затем позвали гвардейского капитана, сопровождавшего Бестужева домой. Отряд гвардейцев окружил карету, а в доме его уже стоял усиленный караул», — свидетельствовал один из участников тех событий.

Наследник престола Петр Федорович не скрывал ликования. Особым указом Бестужеву было велено «жить в деревне под караулом, дабы другие были охранены от уловления мерзкими ухищрениями состарившегося в них злодея». Он вернул в казну все награды, кроме одной, сокровенной — портрета Петра Великого. Так, говорят в подобных случаях, проходит мирская слава. Но иногда и она возвращается.

В те дни Алексей Петрович все чаще задумывался о бренности бытия, заглядывал в Евангелие, которое, впрочем, знал наизусть. Опалу переносил стоически. Имение в Можайском уезде, в котором проходили дни ссылки, нарек невесело — Горетово, а свой бревенчатый дом называл «обителью печали». Составил книгу «Избранные из Св. Писания изречения во утешение всякого неповинно претерпевающего христианина».

И все-таки он выиграл и эту войну. Переворот 1762 года привел Екатерину к власти. Бестужев снова сменил бороду отшельника на вельможный припудренный парик. Манифест о его полном оправдании зачитывали даже в храмах. Дипломат, никогда не носивший военного мундира, получил жезл фельдмаршала и стал «первым императорским советником и первым членом нового, учреждаемого при дворе императорского совета».

И все же новые властители дум воспринимали его как реликт, образ уже отгремевших времен. «Меня поразило фальшивое выражение его умного лица», — вспоминала Екатерина Дашкова. В начальные годы правления Екатерины он, пожалуй, оставался последним «птенцом гнезда Петрова». Один из прожектов великого царедворца — брак императрицы с Григорием Орловым. По существу — истинно петровское начинание, ведь первый российский император женился по любви, не считаясь с династическими формальностями. Однако на сей раз воспротивился Никита Панин, воспитатель наследника Павла Петровича. Бестужев удалился от дел, сохранив почетный статус дуайена большой политики.

Станислав Понятовский разглядел в нем такое качество: «Ему казалось столь естественным устранять все, что мешало его намерениям, он не останавливался ни перед какими средствами». В Бестужеве он ценил истинно политическую мудрость, умение преодолевать препятствия, не отвлекаясь на месть и зависть, ревность и предрассудки.

Еще глубже понимала Алексея Петровича его лучшая ученица, императрица Екатерина. «Он внушал к себе гораздо больше страха, нежели привязанности, был до чрезвычайности пронырлив и подозрителен, тверд и непоколебим в своих мнениях, довольно жесток с подчиненными, враг непримиримый, но друг друзей своих, которых не покидал, пока они сами не изменяли ему, в прочем неуживчив... а характером своим неизмеримо превышал дипломатов царской передни... его трудно было водить за нос», — характеристика далеко не самая лицеприятная, но, думается, Бестужева она бы не обидела. Главное, что его школа торжествовала. Да и в наше время в успехах российской внешней политики есть некоторый отблеск заслуг великого канцлера.