Не телец, а молох

22 апреля будет отмечаться очередной юбилей вождя «перевернувшей мир» Октябрьской революции. Трудно не признать: Ленин некогда возник из политического небытия, появился на гребне невиданной доселе смуты, из которой мы едва выгребли, истекая кровью. Создали могучий Советский Союз — государство, в котором отчасти воплотились мечты пророков и утопистов прежних эпох. На сравнительно короткий исторический период, и тем не менее... Кем же был Владимир Ульянов-Ленин — великим разрушителем или несравненным зодчим? Как отобразить его роль в учебниках, когда покровы с «окаянных дней» отечественной истории окончательно сорваны?

Будучи в начале 1980-х деканом одного из факультетов Университета марксизма-ленинизма МГК КПСС, я нередко наблюдал среди коллег, особенно молодых, замешательство при изучении октябрьских событий и Гражданской войны. 

Знаменитая фраза «революцию в белых перчатках не делают» приписывается Ленину вполне заслуженно — нам, много времени проводившим в архивах, не нужно было доказывать это лишний раз. Обсуждая в узком кругу многочисленные «перегибы» первых лет Советской власти — экспроприации и проскрипции, высылку интеллектуалов, расстрелы заложников и пленных юнкеров, убийство самодержца с чадами и домочадцами, продразверстку, уничтожение соплеменников чуть ли не целыми сословиями (православного священства, казачества и т.д.), — мы старались уверить себя, что большевиков вынуждали обстоятельства. Что по-иному и быть не могло. 

«А ты как думал? Он бы в нас стрелял, не вынимая папироски изо рта. Мы их или они нас! Середки нету...» — это щемящее шолоховское объяснение, бывшее когда-то ясным и четким императивом для современников, не могло удовлетворить коммунистов, живших в достаточно благостной реальности «мирного сосуществования» глобальных систем. 

Колоссальные жертвы довоенной эпохи виделись посреди брежневской стабильности чудовищным перехлестом. Отдавая себе отчет, из какой глубины нравственного падения родилась победа социализма, мы задавались вопросом: имеет ли право на существование государство, построенное такой ценой? Этот познавательный диссонанс, ставший с годами настоящим духовным нарывом, с началом «перестройки» рванул со страшной разрушительной силой. Разумеется, среди тех, кто бросился наперегонки жечь партбилеты и чернить все советское, немалую долю составляли самые настоящие двурушники, учуявшие запах перемен. И все же большинство, шедшее за ними, были те самые коммунисты, которые отныне просто не могли жить с камнем на сердце. 

Власти в лице Горбачева казалось тогда, что она предложила очень грамотный «разводящий» ход. «Ленинский демократический централизм» был противопоставлен «сталинскому вождизму», активно внедрялся тезис: «Мы пошли не тем путем». Так Ленин начал обрастать добродетелями, которые за ним никогда не замечались даже его собственными соратниками.

«Видимо, всем нам надо овладевать правилами политической дискуссии, научиться терпеть мнения оппонентов, как это делал Ленин», — убеждал в своей «покаянной речи» Борис Ельцин. При том, что Владимира Ильича, легко переходившего на бульварный тон и оскорбления в общении с товарищами, очень сложно назвать человеком, уважавшим иную точку зрения. «Если мы используем весь свой опыт и берем все лучшее из мировой цивилизации, я за такую конвергенцию — это ленинская конвергенция», — прятался за широкой спиной лидера большевиков Михаил Горбачев. Между тем в наследии Ленина, особенно если взять послереволюционный период, вы не найдете и зачатков склонности к какому-либо компромиссу. «Я предлагаю назначить следствие и расстрелять виновных в ротозействе»; «Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше». И т.п. Расстреливать, расстреливать, расстреливать... 

В горбачевских же верхах стало естественным валить все на преемников Ильича, прежде всего на Сталина. Говоря об упущенных возможностях, в первую очередь сокрушались о НЭПе — в конце 80-х с высоких трибун модным было утверждать, что, мол, проживи Ленин дольше, мы бы избежали репрессий внутри «ленинской гвардии» и успешно скрестили свободный конкурентный рынок с диктатурой пролетариата. Парадоксальная вещь: образ Ленина, искаженный до невероятия, использовался игроками-спекулянтами из властей предержащих в качестве мощнейшего тарана для разрушения основ «ленинского» государства. Когда же этот таран стал не нужен, его просто-напросто выбросили...

Отношение к горбачевской политической лакировке с провалом реформ — к началу 90-х — было не просто негативным: стремительно теряющий рычаги управления президент СССР вообще перестал восприниматься всерьез. Подобная оценка перекинулась и на тех, кого «минеральный секретарь» брал себе в союзники. Если фигура Сталина всегда находила и яростных критиков, и апологетов, то Ленина теперь либо жалели, либо (чаще) откровенно высмеивали. В 90-е образ Ильича «демократические» власти и обслуживавшие их СМИ превратили едва ли не в опереточный жупел. Когда, например, пресса хотела подразнить левую оппозицию (а это происходило довольно часто), запускался слух, будто пребывавший в очередном алкогольном угаре Ельцин вот-вот, к ноябрьским или майским праздникам, подмахнет указ о выносе ленинских останков из Мавзолея.

Тон «взаимоотношений» Ленина и российской интеллигенции в нулевых задала талантливая, но тенденциозная кинокартина Александра Сокурова «Телец». Беспомощный, неизлечимо больной, отстраненный от руководства и преданный соратниками, вынужденный даже просить у них яду — таким представлен Ильич, при жизни мало кого жалевший сам и, пожалуй, менее всего нуждающийся в чьем-либо сострадании. Напротив, гиперболическая жалость к Ленину как к человеку, которая не может не возникнуть у зрителя, уводит в сторону от осмысления важных аспектов его политической деятельности. 

Безусловно, проживи Ленин дольше, страна довольно скоро вернулась бы на путь перманентной революции. Ленин рассматривал советизацию России исключительно в контексте международной перспективы и никогда не скрывал, что видит полное построение социализма результатом глобального революционного пожара. Разногласия с другим автором этой идеи, Львом Троцким, носили локальный характер. Тот был слишком нетерпелив, в то время как Ленин, непревзойденный тактик (отсюда его гениальное видение момента — Октябрьское восстание, Брестский мир и т.п.), готов был ненадолго отложить завоевание мира, пока страна не встанет на ноги. 

Русский народ для него был лишь тягловой силой мировой революции. Ильич не любил ни русских как нацию, ни русский жизненный уклад, неоднократно переживал, что нам необычайно далеко до сознательности европейцев, особенно немцев. Ленин вообще мало значения придавал «мещанским» чувствам, той же любви, а милосердие и вовсе считал одной из ничтожнейших человеческих слабостей. Хорошо известно, что неизлечимую душевную травму ему нанесла казнь старшего брата, причастного к заговору против императора Александра III. Корни ленинской бессердечности, направленной против русского народа, действительно, следует искать в семье. 

Более того, он 17 лет провел в эмиграции. Когда вернулся в Россию, был — и чувствовал себя здесь — чужаком. 

Еще один важный вывод, который напрашивается при оценке Ленина как человека и политика — весьма опосредованное участие в создании СССР, каким мы его помним. Дело в том, что в определенный момент Советский Союз превратился в государство, где, по сути, обрела новое рождение русская имперская идея. Это прямое следствие сталинского управления и сталинской философии. В единую смысловую цепь были связаны все виды централизованной государственности, существовавшие на территории русской Евразии со времен Киевской Руси. 

При этом бесспорным остается факт: без Ленина не было бы Октябрьской революции, именно он настоял на вооруженном восстании, пригрозив соратникам в противном случае «уйти в оппозицию». А значит, не было бы и Советского Союза, разрушение которого, как справедливо заметил Владимир Путин, стало величайшей катастрофой XX века. 

Сегодня власть пользуется беспрецедентной поддержкой общества, что, наверное, дает ей моральное право поднять, наконец, вопрос о захоронении останков Ильича. Это могло бы произойти на основе большого — исторического и политического — компромисса, а может, даже консенсуса: с учетом всех полярных мнений (в том числе лидеров и активистов коммунистических организаций). Не так, как замышлялось когда-то при Ельцине (втайне от всех, под покровом ночи), а с соблюдением всех необходимых торжественных ритуалов и почестей.