Петр Фоменко: «К цели надо двигаться спиной»

9 августа на 81-м году жизни скончался выдающийся театральный режиссер Петр Фоменко. Предлагаем вашему вниманию не публиковавшиеся прежде фрагменты бесед нашего парижского корреспондента Юрия КОВАЛЕНКО с Петром Наумовичем.

культура: В чем оно, режиссерское счастье?

Фоменко: По возможности, иметь поменьше несчастья. Чем моложе человек, тем жизнь для него светлее. Сейчас у меня период достаточно горького счастья, потому что сил почти не остается. Я бы хотел суметь до конца использовать запоздалую возможность работать над тем, что нравится.

культура: Чем отличается русский театр от французского?

Фоменко: Нас отличает апология страдания. Здесь мы впереди планеты всей. В мире нет более выстраданного и в то же время более разнообразного театра. Сейчас мне, хоть изредка, но удается переплавлять эти страдания в радость работы. Что же касается театра французского, то он прекрасен божественным владением речью. Я очень люблю театр слова, и в наших спектаклях стараюсь, чтобы слово было и музыкой. В театре есть загадки, которые не надо разгадывать, а с которыми надо существовать. Истинная же загадка в том, как театр выживает, как существует все время вопреки — вопреки нищете, политике, идеологии, деньгам, соблазнам.

культура: На Западе по-прежнему признают уникальность российской театральной школы?

Фоменко: Не хотелось бы говорить банальности о «загадочной русской душе». Тем не менее это так. А почему? Черт его знает! Надо дорожить тем, что наш театр похож только на самого себя, хотя великие театральные традиции есть во всем мире. Только не надо нам быть слишком высокого о себе мнения.

культура: Какова концепция Вашего театра?

Фоменко: Давать хорошую работу и добиваться хороших работ от артистов. В театре людям совершенно нормальным, холодным и рациональным делать нечего. В этом смысле он дом для не вполне правильных людей. Что такое талант в искусстве или в науке? Это отклонение от нормы, которое дает возможность взглянуть на самые обыденные вещи остро и неожиданно.

культура: Насколько я понимаю, Вы очень любите жанр, который называете мелодрамой.

Фоменко: Я не считаю, что существует какой-то «чистый» жанр. Сегодня нет «чистой» драмы, но есть мелодрама как один из обертонов замеса нашей жизни. Театр выигрывает, если работает на стыке разных жанров. Я был бы рад ошибиться, увидев трагедию, которая, благодаря катарсису, может потрясти.

культура: Остается ли театр одной из самых живых форм культурной жизни в России?

Фоменко: Было время, когда театр хоронили, и даже такие большие мастера кинематографа, как Михаил Ильич Ромм, у которого я работал «110-м ассистентом», неоднократно предрекали ему кончину. А театр живет и никуда не денется. В России он не хуже кинематографа. Нам, быть может, удалось лучше выстоять в борьбе с коммерциализацией всей нашей жизни.

культура: Надо ли сохранять традиции или, напротив, отказаться от груза прошлого и в поисках нового идти только вперед?

Фоменко: Я стараюсь помнить, что было раньше, и с нашими артистами беречь это прошлое. Будущее ужасно сложно, и к нему мне хочется идти без всякого комсомольского задора, держа в поле зрения то, от чего удаляешься. К цели надо двигаться спиной. Твардовский сказал: «Пушки к бою едут задом» — прекрасный образ. Мы корни свои не чувствуем, а дороже этого ничего нет. Мне так надоели призывы двигаться вперед, к победе чего-нибудь. А куда вперед? К смерти? Хотя смерть — это начало новой жизни для тех, кого ты оставляешь после себя... Мы часто не можем уберечь наше театральное хозяйство, потому что оно не доходно и не имеет права быть доходным. Становясь доходным, оно окончательно вымирает, ибо идет на потребу не лучшей части зрителей.

культура: Вы имеете в виду антрепризу?

Фоменко: Да, это возможность выживания и хотя бы какого-то приработка, «святой» халтуры для артиста. Но антреприза пользуется чужим товаром. Мы выращиваем, а они эксплуатируют. Базой является школа театра — бедная, нищая, но в ней еще что-то теплится, и этим надо дорожить. В антрепризу на заработки идут артисты, которые получили свои накопления в репертуарном театре. Это конокрадство иногда оправдано, но антреприза, как и кинематограф, эксплуатирует артистов и разрушает их.

культура: Нет ли опасности, что рано или поздно театр превратят в доходное место?

Фоменко: Театр никогда им не станет, хотя на нем пытались зарабатывать, создавая антрепризы, бродячие труппы. Театр был, есть и всегда будет неокупаемым видом искусства, то есть тем, которое не оправдывает себя в финансовом отношении. Иначе он разрушается, ибо происходит подмена ценностей. Сейчас у нас идеология денег гипертрофирована, но я все-таки верю в русскую судьбу, хотя она мучительна и непредсказуема. У меня нет ощущения, что цинизм и денежные отношения определяют жизнь театра.

культура: Что Вы выше всего цените в актерах — талант, одержимость, самоотдачу?

Фоменко: Талант не имеет к ним никакого отношения — он от Господа Бога. Если артисты не будут отдавать себе в этом отчета, то очень скоро станут надутыми индюками. Мне дороги в них жажда восприятия, которая быстро заканчивается, и умение учиться. Таких актеров очень мало. Часто артисты становятся компьютерами. Нет ничего общего между выдачей компьютера и выдачей душевной работы артиста. Театр — это товар ручной. Я это говорю, потому что у меня самого сейчас больше вопросов, чем ответов. У хорошего артиста я очень ценю только одно — сомнения. Конечно, из одних сомнений ничего не сделаешь, но я имею в виду жажду учебы. Вообще, актеров надо «пасти». Пастуху или пастырю, помимо кнута, нужен, если не пряник, то хотя бы пучок травы.

культура: Актерство и сегодня профессия жертвенная?

Фоменко: Актерская профессия должна требовать «полной гибели всерьез», но такой гибели, которая служит продолжением жизни. Потому что иначе актеров не хватит. Да и у них у всех колоссальное чувство самосохранения. Может, даже больше, чем хотелось бы мне, — но во мне говорит возраст, а им еще жить.

культура: Томас Манн называл французскую, английскую и немецкую литературы великими, а русскую — святой…

Фоменко: Надо поговорить об этом с Томасом Манном. Наверное, мне уже недолго осталось ждать беседы с ним. Эта фраза слишком красивая. В России есть и страдание, и радость бытия, и колоссальная непостижимость противоречий. А для меня противоречия интереснее всего. Их, действительно, умом не понять и никаким аршином не измерить.

культура: Не кажется ли Вам, что сегодня в России к театру относятся менее трепетно, чем в прошлые времена?

Фоменко: Не кажется. Каждое новое поколение думает, что раньше все было «трепетнее». Я думаю, что отношение к театру и к артисту всегда существовало и святое, и циничное, и потребительское. Театр — это вечная мука и вечное счастье. Он живет труднейшей жизнью, но мне не стыдно за русский театр.

Галина АНИСИМОВА: 

Петр Наумович был удивительным человеком, благородным, с великолепным чувством юмора. Как режиссер он имел очень трогательный, очень добрый подход к актеру, изучал каждого артиста. С нами никто никогда не работал так, как он. Петр Наумович подарил нашему Театру имени Маяковского два потрясающих спектакля — «Плоды просвещения» и «Смерть Тарелкина». Это, конечно, было откровение. Мы благодарны и никогда его не забудем. И я рада, что в наш театр пришел его ученик, очень интересный режиссер Миндаугас Карбаускис. Когда уходят такие выдающиеся люди, начинаешь опасаться за русский театр. Особенно в то время, когда наметилась тенденция их закрывать, делать из них культурные центры с проектами вместо спектаклей. Такого театра, как у нас, я имею в виду русскую драматическую традицию, больше нигде нет. Петр Наумович понимал это и безумно бережно относился к русской классике.

Людмила МАКСАКОВА: 

Петр Наумович был не только гениальным режиссером, но и феноменальной стихийной личностью. Он посвящал себя сцене 24 часа в сутки, создавая этот великолепный, неповторимый, парадоксальный мир. Никогда не отступался от своих принципов, не поддавался соблазнам. Время менялось, но он не менял своих убеждений. Петр Наумович был бесконечно предан России, русской литературе. Его собеседниками были Пушкин, Толстой, Чехов. Свой последний спектакль он хотел ставить о Пушкине: с памятником поэту на сцене должны были беседовать Маяковский, Есенин, Ахматова, Цветаева... Про гений режиссуры Фоменко мне говорить не приходится, об этом будут писать тома. Актеры, с которыми он работал, влюблялись в него раз и навсегда и мечтали вернуться в его режиссерские объятья. С одной стороны, это прекрасно, с другой — ужасно, потому что больше душа уже ни к кому не потянется.

Сергей ПУСКЕПАЛИС: 

У каждого был свой Фоменко, его хватило на всех, каждый взял от него что-то. Петр Наумович оставил в нашем театральном сообществе надежду и веру в то, что есть абсолютный театр. Для меня это самое важное. Хотя все слова блекнут перед тем, кем являлся этот человек для нас. Его действительно любили. И все его ученики работают не за страх, а за совесть.