№35
«Свой» X9 августа на 81-м году жизни скончался выдающийся театральный режиссер Петр Фоменко. Предлагаем вашему вниманию не публиковавшиеся прежде фрагменты бесед нашего парижского корреспондента Юрия КОВАЛЕНКО с Петром Наумовичем.
культура: В чем оно, режиссерское счастье?
Фоменко: По возможности, иметь поменьше несчастья. Чем моложе человек, тем жизнь для него светлее. Сейчас у меня период достаточно горького счастья, потому что сил почти не остается. Я бы хотел суметь до конца использовать запоздалую возможность работать над тем, что нравится.
культура: Чем отличается русский театр от французского?
Фоменко: Нас отличает апология страдания. Здесь мы впереди планеты всей. В мире нет более выстраданного и в то же время более разнообразного театра. Сейчас мне, хоть изредка, но удается переплавлять эти страдания в радость работы. Что же касается театра французского, то он прекрасен божественным владением речью. Я очень люблю театр слова, и в наших спектаклях стараюсь, чтобы слово было и музыкой. В театре есть загадки, которые не надо разгадывать, а с которыми надо существовать. Истинная же загадка в том, как театр выживает, как существует все время вопреки — вопреки нищете, политике, идеологии, деньгам, соблазнам.
культура: На Западе по-прежнему признают уникальность российской театральной школы?
Фоменко: Не хотелось бы говорить банальности о «загадочной русской душе». Тем не менее это так. А почему? Черт его знает! Надо дорожить тем, что наш театр похож только на самого себя, хотя великие театральные традиции есть во всем мире. Только не надо нам быть слишком высокого о себе мнения.
культура: Какова концепция Вашего театра?
Фоменко: Давать хорошую работу и добиваться хороших работ от артистов. В театре людям совершенно нормальным, холодным и рациональным делать нечего. В этом смысле он дом для не вполне правильных людей. Что такое талант в искусстве или в науке? Это отклонение от нормы, которое дает возможность взглянуть на самые обыденные вещи остро и неожиданно.
культура: Насколько я понимаю, Вы очень любите жанр, который называете мелодрамой.
Фоменко: Я не считаю, что существует какой-то «чистый» жанр. Сегодня нет «чистой» драмы, но есть мелодрама как один из обертонов замеса нашей жизни. Театр выигрывает, если работает на стыке разных жанров. Я был бы рад ошибиться, увидев трагедию, которая, благодаря катарсису, может потрясти.
культура: Остается ли театр одной из самых живых форм культурной жизни в России?
Фоменко: Было время, когда театр хоронили, и даже такие большие мастера кинематографа, как Михаил Ильич Ромм, у которого я работал «110-м ассистентом», неоднократно предрекали ему кончину. А театр живет и никуда не денется. В России он не хуже кинематографа. Нам, быть может, удалось лучше выстоять в борьбе с коммерциализацией всей нашей жизни.
культура: Надо ли сохранять традиции или, напротив, отказаться от груза прошлого и в поисках нового идти только вперед?
Фоменко: Я стараюсь помнить, что было раньше, и с нашими артистами беречь это прошлое. Будущее ужасно сложно, и к нему мне хочется идти без всякого комсомольского задора, держа в поле зрения то, от чего удаляешься. К цели надо двигаться спиной. Твардовский сказал: «Пушки к бою едут задом» — прекрасный образ. Мы корни свои не чувствуем, а дороже этого ничего нет. Мне так надоели призывы двигаться вперед, к победе чего-нибудь. А куда вперед? К смерти? Хотя смерть — это начало новой жизни для тех, кого ты оставляешь после себя... Мы часто не можем уберечь наше театральное хозяйство, потому что оно не доходно и не имеет права быть доходным. Становясь доходным, оно окончательно вымирает, ибо идет на потребу не лучшей части зрителей.
культура: Вы имеете в виду антрепризу?
Фоменко: Да, это возможность выживания и хотя бы какого-то приработка, «святой» халтуры для артиста. Но антреприза пользуется чужим товаром. Мы выращиваем, а они эксплуатируют. Базой является школа театра — бедная, нищая, но в ней еще что-то теплится, и этим надо дорожить. В антрепризу на заработки идут артисты, которые получили свои накопления в репертуарном театре. Это конокрадство иногда оправдано, но антреприза, как и кинематограф, эксплуатирует артистов и разрушает их.
культура: Нет ли опасности, что рано или поздно театр превратят в доходное место?
Фоменко: Театр никогда им не станет, хотя на нем пытались зарабатывать, создавая антрепризы, бродячие труппы. Театр был, есть и всегда будет неокупаемым видом искусства, то есть тем, которое не оправдывает себя в финансовом отношении. Иначе он разрушается, ибо происходит подмена ценностей. Сейчас у нас идеология денег гипертрофирована, но я все-таки верю в русскую судьбу, хотя она мучительна и непредсказуема. У меня нет ощущения, что цинизм и денежные отношения определяют жизнь театра.
культура: Что Вы выше всего цените в актерах — талант, одержимость, самоотдачу?
Фоменко: Талант не имеет к ним никакого отношения — он от Господа Бога. Если артисты не будут отдавать себе в этом отчета, то очень скоро станут надутыми индюками. Мне дороги в них жажда восприятия, которая быстро заканчивается, и умение учиться. Таких актеров очень мало. Часто артисты становятся компьютерами. Нет ничего общего между выдачей компьютера и выдачей душевной работы артиста. Театр — это товар ручной. Я это говорю, потому что у меня самого сейчас больше вопросов, чем ответов. У хорошего артиста я очень ценю только одно — сомнения. Конечно, из одних сомнений ничего не сделаешь, но я имею в виду жажду учебы. Вообще, актеров надо «пасти». Пастуху или пастырю, помимо кнута, нужен, если не пряник, то хотя бы пучок травы.
культура: Актерство и сегодня профессия жертвенная?
Фоменко: Актерская профессия должна требовать «полной гибели всерьез», но такой гибели, которая служит продолжением жизни. Потому что иначе актеров не хватит. Да и у них у всех колоссальное чувство самосохранения. Может, даже больше, чем хотелось бы мне, — но во мне говорит возраст, а им еще жить.
культура: Томас Манн называл французскую, английскую и немецкую литературы великими, а русскую — святой…
Фоменко: Надо поговорить об этом с Томасом Манном. Наверное, мне уже недолго осталось ждать беседы с ним. Эта фраза слишком красивая. В России есть и страдание, и радость бытия, и колоссальная непостижимость противоречий. А для меня противоречия интереснее всего. Их, действительно, умом не понять и никаким аршином не измерить.
культура: Не кажется ли Вам, что сегодня в России к театру относятся менее трепетно, чем в прошлые времена?
Фоменко: Не кажется. Каждое новое поколение думает, что раньше все было «трепетнее». Я думаю, что отношение к театру и к артисту всегда существовало и святое, и циничное, и потребительское. Театр — это вечная мука и вечное счастье. Он живет труднейшей жизнью, но мне не стыдно за русский театр.