Анна ЧУЖКОВА

17.10.2014

Алексей Бородин перенес на сцену киносценарий Эбби Манна «Нюрнбергский процесс», завоевавший «Оскара» в 1962-м. На московских подмостках грандиозная премьера тоже не сможет пройти незамеченной. 

1947 год, западная Германия. Позади чудовищная война. Жизнь входит в мирное русло, всем хочется забыть ужасы фашизма. Но скоро отделаться от прошлого не получается — впереди еще мучительное копание в совести: как такое произошло? 

Эбби Манн рассказывает о деле нацистских судей. Это один из двенадцати так называемых «малых» нюрнбергских процессов (решение на них принимал не международный трибунал, а военное командование США). Подсудимые когда-то сами вершили судьбы людей — отправляли в концлагеря и на смертную казнь. И, казалось бы, их вина неоспорима, но формально она требует доказательств. И прокурор, полковник Тэд Лоусон (Степан Морозов), их методично выискивает. Вот девушка (Дарья Семенова), отсидевшая два года за дачу ложных показаний. Она не хотела свидетельствовать против еврея. Впрочем, не помогло — все равно казнили. А вот Рудольф Петерсен (Тарас Епифанцев) был принудительно стерилизован: не смог назвать дни рождения Гитлера и Геринга. 

Но суд проходит в не вполне мирное время — начинается холодная война. Американцы боятся потерять Германию — показательные процессы больше не нужны. На судью (Александр Гришин) давит руководство. К тому же за дело берется талантливый адвокат Ганс Рольфе (Евгений Редько). Его аргумент неоспорим: подсудимые действовали в рамках закона, а не по собственной воле, ведь они — лишь лица при исполнении. И вчерашние обвиняемые сегодня чувствуют себя не просто защищенными — правыми: «Мы были оплотом в борьбе с большевиками и оставались столпом западной культуры. Именно поэтому мы и нужны Западу — как оплот борьбы и как столп культуры…»

Тонкий, прекрасно сыгранный спектакль отмечен печатью родословной: атмосферный и киногеничный, он напоминал бы «Нюрнбергский процесс» Стэнли Крамера, если бы не красноречивый режиссерский ход. Алексей Бородин поместил суд в бюргерскую пивную. Тяжеловесный основательный немецкий стиль: массивная мебель, обшитые деревом стены и внушительных размеров медальон над входом — с изображением грехопадения. Пока обвиняемые потягивают темное пиво, на фоне кто-то небрежно играет в бильярд. Показания дают, уплетая за обе щеки мороженое, — вокруг хлопочут бармены и официанты. Свидетели один за одним опрокидывают стопки. Растерянный зрительский взгляд, обнаруживший на сцене непринужденную обстановку ресторана, поначалу не может выхватить театрального героя — того, которого мы привыкли видеть на котурнах, громогласно вещающего, вставляющего реплики между словами партнера. А героя здесь и нет (несмотря на то, что роли — от крупных до эпизодических — красиво сделаны). В эпической постановке Бородина принимают участие пятьдесят актеров. Но перед судом — перед лицом совести — равны все. 

Обвинительную речь, попирая жанр, произносит адвокат: ответственность за катастрофу несет каждый. Не фашисты, не немцы, а каждый из нас. Поэтому так мучительно медленно и неохотно идет процесс. Сквозь отчаянные попытки доискаться правды проглядывает фоном безразличное мещанское благополучие. Прекрасный кофе фрау Бертхольт (Нелли Уварова) — вдовы казненного генерала, пригласительные в оперу, наконец, многочисленные номера кабаре «Нюрнберг»: на сцене дамы в блестках, легкомысленные зонги, хороводы и хлопушки, а внезапно появившиеся солдаты в фашистской форме оказываются стриптизерами. Но как бы суета, радости и заботы мирного времени ни пытались заткнуть рот истине, роковой вопрос все-таки прозвучит: «Почему мы не проронили ни слова? Почему мы приняли в этом участие?»