Никита Кобелев: «За зрителем всегда остается право встать и уйти»

Виктория ПЕШКОВА

06.06.2019


«Московский хор»
Людмила Петрушевская

Театр им. Маяковского

Режиссер: Никита Кобелев

Сценография: Моника Пормале

Художник по костюмам:
Виктория Севрюкова

Художник по свету:
Оскарс Паулиньш

Музыкальный руководитель:
Елена Амирбекян

В ролях: Евгения Симонова, Татьяна Орлова, Михаил Евланов, Юлия Силаева, Зоя Кайдановская, Наталья Филиппова, Нина Щеголева/ Ольга Пипченко и др.

Сезон клонится к закату, а заметных премьер не становится меньше. Театр им. Маяковского представил «Московский хор» по пьесе Людмилы Петрушевской. На сей раз режиссер Никита Кобелев, за которым уже закрепилась репутация открывателя текстов, не имеющих сценической истории, выбрал материал, который многие относят к разряду культовых произведений середины 80-х.

Если бы у спектаклей существовали девизы, как у рыцарей, то этому больше всего — и во всех отношениях — подошел бы «Безумству храбрых». Молодой режиссер, на седьмом году работы в «Маяковке» выпустивший десятую постановку, знал, что его будут сравнивать. И не с кем-нибудь, а с Олегом Ефремовым, поставившим «Московский хор» в 1988 году, вскоре после раскола МХАТа, и с Львом Додиным, обратившимся к пьесе Людмилы Петрушевской в начале 2000-х. Он взял на себя смелость рассказать историю одной московской семьи — так обозначена суть затеянного им действа — с позиции поколения, появившегося на свет на самом излете советских времен, а значит, знающего о нем вообще и об оттепели (события в пьесе происходят в 1956 году) в частности в лучшем случае из вторых рук. То, что для многих из тех, кто занял места в импровизированном амфитеатре, сооруженном на сцене «Маяковки», личная история, для этого поколения уже историческая память. И, как ни крути, от того, как оно с этой памятью обращается, зависит будущее страны, причем не такое уж и отдаленное. «Культура» не могла не встретиться с режиссером после премьеры, которая вызвала весьма бурные отклики.    

культура: В последнее время в театре наметилась устойчивая тенденция к переосмыслению советской драматургии. Выбор для постановки «Московского хора» — от желания попробовать себя на этом поприще?
Кобелев: Никакие тенденции я отражать или опробовать на себе не собирался. Я считаю, материал выбирает тебя сам. С «Московским хором» меня связывает очень давняя история. Это был один из первых спектаклей, что я увидел в серьезном театре. Я родом из Набережных Челнов, где профессионального, сильного театра в то время особо не было. И вот в свои шестнадцать, имея за плечами только любительскую студию, я попадаю в МДТ на спектакль Льва Додина и Игоря Коняева. Конечно, деталей я не запомнил, а через какое-то время вообще забыл, о чем эта история, но хоры и общее впечатление осталось со мной. И вот когда в очередной раз я не знал, за что взяться, — выбор материала процесс для меня мучительный, — перечел пьесу Петрушевской и понял: это именно то, что мне сейчас необходимо. Но подступился к ней не сразу.

культура: Вы сначала выпустили «Сказки Венского леса» не слишком известного у нас австрийского драматурга Эдена фон Хорвата — историю из другого времени, про другую страну, но тоже во многом о подводных камнях и течениях семейной жизни.
Кобелев: Эта пьеса ждала своего часа почти пять лет. Все должно созреть. Должен где-то внутри прозвенеть «звонок», чтобы ты понял — время пришло. В самом начале в «Московском хоре» меня больше всего взволновала тема матери: Лика, несмотря ни на какие испытания и разочарования, пытается сохранить семью, чтобы все жили вместе. Было и еще одно обстоятельство: не так много пьес связано именно с Москвой, а мне хотелось поставить спектакль, связанный с этим городом. И — немаловажно — были актеры, способные это сыграть. У нас очень сильная женская часть труппы. Я держу в голове несколько произведений, которые очень хотелось бы поставить, но пока на них нет исполнителей, а тут все разложилось действительно как по нотам. Евгения Павловна Симонова, с которой мне очень хотелось поработать, первой откликнулась на эту идею. Сказала только, что очень не хочется погружаться в коммунальный быт.

культура: А ведь у Петрушевской нигде не сказано, что дело происходит в коммунальной квартире.
Кобелев: Да, там в ремарках просто «квартира Лики», но есть те, кто спрашивает — а где же коммуналка? Видимо этот «штамп» восприятия возникает, потому что многие тогда жили все-таки в них, а также из-за столпотворения, которое происходит в этой квартире с утра до вечера. Люди туда тянутся, свои и чужие, потому что там есть человеческое тепло, которого хватает на всех. Лика прошла через все испытания, сохранив голову целой. Она способна понимать и прощать — и сына-бабника Сашу, и непутевую внучку Олю, и только что реабилитированных сестру Нету и ее дочку Любу, которые продолжают строчить доносы на близких, свято веря в то, что только так можно установить порядок и справедливость. Эти несчастные женщины так и не смогли осознать, что с ними произошло.

культура: Вам удалось избежать «коммунальности» и в сценографии, достаточно точно воспроизведя атмосферу эпохи. Кому принадлежала идея превратить в подмостки зрительный зал?
Кобелев: Монике Пормале, удивительной художнице из Риги. Она много сотрудничала с Алвисом Херманисом, мне очень нравится то, что он делает. Достаточно вспомнить «Рассказы Шукшина» в Театре Наций. Я видел и другие ее спектакли, что она делала с Херманисом и не только. Она часто работает с документальной фактурой, и мне показалось, что эта отчасти автобиографическая история Петрушевской — некоторые коллизии есть в ее мемуарах «Маленькая девочка из «Метрополя» — будет Монике интересна. Написал ей письмо, где рассказал об этой идее. Она прочла пьесу, и у нас очень легко завязался диалог. И она почти сразу предложила сыграть эту пьесу в нашем зале. Красный в сочетании с золотым дал ассоциацию с Москвой, возникли и другие более важные смыслы, о которых здесь хочется умолчать. Как любой образ, он многогранен, и мне нравится, как по-разному его расшифровывают для себя зрители. Нам очень важно было перенастроить оптику этой пьесы, увести ее от буквализма, бытового реализма. Ставить сегодня ее один в один, как написано, мне не кажется правильным. Тем более был уже спектакль МДТ, где эту пьесу в фактуре того времени отлично реализовали. Надо было предложить какой-то резкий, но обоснованный ход. Дальше мы уже разрабатывали вместе с Моникой, как эта идея будет работать, что нам еще может понадобиться.

культура: И появились портреты из семейных архивов артистов, играющих в спектакле.
Кобелев: Не только актеров. Там, например, моя бабушка есть. И фронтовой друг моего деда, на обороте этой фотографии стоит дата — 1943 год. У Петрушевской ведь, по сути, два хора в пьесе: живые так часто вспоминают ушедших, словно они где-то рядом. Захотелось обозначить их присутствие. Где брать фотографии? В архивах? Сложно и хлопотно. И мы решили обратиться к своим. Первой опять же откликнулась Евгения Павловна — в том «хоре» фотографии ее мамы и деда. И для актеров вся эта история приобрела личный оттенок.

культура: И то, что хор, если можно так выразиться, непрофессиональный, для Вас тоже было принципиальным?
Кобелев: Конечно. Ведь и в пьесе поют не вчерашние выпускники консерватории. Это пусть и высокая, но самодеятельность, а значит, должны звучать голоса «обычных людей». Надо отдать должное нашим артистам, которые после долгих репетиций еще оставались на два, а то и три часа разучивать партитуры, и мастерству прекрасной Елены Амирбекян, сумевшей в короткие сроки сделать из наших актеров настоящий хор.

культура: Каково это — ставить пьесу о временах, которые многие из сидящих в зале помнят достаточно хорошо, а ты сам знаешь только с чужих слов?
Кобелев: Я уже проходил это с «Бердичевом»: советских времен не помню, отношения к еврейству не имею. Мне тогда было 26. Смотрел много кино, в первую очередь Германа, изучал фотографии, общался с людьми. У меня даже тогда на репетициях была доска, куда я повесил фотографии с лицами того времени. Это и плюс если ты еще чуток к автору, а у отличных авторов можно найти многое, что помогает, — то все может получиться. А что еще можно было предпринять? На этот раз мне очень помогла наш художник по костюмам Виктория Севрюкова, сумевшая раздобыть аутентичные вещи. Как это ей удалось — до сих пор удивляюсь. Специально для постановки шилось очень немногое, большинство платьев — это реальные вещи из того времени. Мы хотели, чтобы в условном пространстве жили подлинные вещи. Нам важно было не сфальшивить. Есть, конечно, такие, кто может сказать, что в 56-м году люди жили по-другому, и все вообще было не так. То, в какой атмосфере живут люди, в первую очередь зависит от семьи. Восприятие любой эпохи очень индивидуально — и оттепель, и перестройку, и 90-е разные люди чувствуют диаметрально противоположно. Тут, имея свой взгляд, важно быть убедительным. Мне тем и ценна эта пьеса, что она на оттепельные проблемы смотрит с иного ракурса и, кажется, трезвее, чем другие. Да и не только на оттепельные. Мне часто казалось во время репетиций, что эта пьеса написана буквально вчера, так остро в ней разворачиваются некоторые темы, которые вновь вспыхнули в последнее время.

культура: После премьеры Людмила Петрушевская высказалась о постановке весьма резко.
Кобелев: Тут, мне кажется, произошло какое-то недоразумение. Людмила Стефановна спектакль не видела. Она была в театре, но слушала его по трансляции. Надо отдать ей должное, она потом написала два поста, где упомянула, что очень многие хвалят спектакль, и признала, что, возможно, поспешила с оценкой и, конечно, надо посмотреть, чтобы делать окончательные выводы.

культура: Наверное, самое страшное в режиссерской профессии — момент несовпадения: ты репетируешь, мучаешься, закладываешь в спектакль какие-то важные для тебя смыслы, а зритель в лучшем случае тебя не услышал, в худшем — вообще не был готов к предложенному диалогу. Все ли средства хороши для того, чтобы «встряхнуть» публику?
Кобелев: Не все, но многие. Я считаю, что границы художник должен выставлять себе сам. Ни государственные органы, ни кто-либо еще. Это его мера ответственности перед теми, кто придет смотреть его спектакль. Конечно, у каждого режиссера свои представления о пределах допустимого, но за зрителем всегда остается право встать и уйти. Или высказать свое мнение. Но я все-таки за то, чтобы перед тем как что-то не принять, попробовать понять, что за высказывание перед тобой и почему оно так сделано.

культура: А как быть с деньгами и временем, потраченными «впустую»?
Кобелев: А вот это уже мера ответственности зрителя. Сегодня идти в театр наобум очень опрометчиво, так что это своего рода «цена ошибки». У нас в театре аннотации к спектаклям всегда очень подробные и честные — о чем, о ком и для чего. Да и отзывы почитать не лишнее. А главное — соотнести полученную информацию с собственным жизненным опытом, включая и зрительский. «Насмотренность» ведь у людей очень разная, а от нее во многом зависит, сколько из того, что заложено в спектакль, ты в состоянии считать. Оказалось, к примеру, что для кого-то просто не по силам наделить зрительный зал какой бы то ни было образностью, и для них все ограничивается «прикольностью» самого факта, что играют там, а не на сцене. Но, в общем-то, это не страшно: человек идет в театр в первую очередь за эмоциональными впечатлениями. Он может говорить, что хочет просто отдохнуть, развлечься, но на самом деле всегда готов, чтобы с ним что-то случилось, чтобы его задело, тронуло за живое.


Фото на анонсе: mayakovsky.ru