Знаковое событие

Виктория ПЕШКОВА

02.01.2019

У первопроходцев, опережающих свое время, судьба редко складывается счастливо. Их открытия в лучшем случае остаются невостребованными до поры, в худшем — ​объявляются вредными, даже опасными, и предаются анафеме на веки вечные. Однако, рано или поздно, сделанное ими внезапно обретает такую актуальность, что становится почти невозможным представить, как прежде мы без этого обходились. Александр Таиров и его Камерный театр — ​из этой категории явлений. 

В 2017 году Театр им. А. С. Пушкина, который в определенном смысле является «наследником по прямой» детища великого реформатора сцены, учредил памятный знак «За продолжение традиций Камерного театра». Первые лауреаты получили свои награды в Международный день театра, но потом церемонию решили проводить 25 (по старому стилю 12-го) декабря — ​в день, когда созданная Таировым труппа сыграла свою первую премьеру.

К тому, что происходит в этот день в Таировском фойе Театра им. Пушкина, меньше всего подходит определение «церемония». И по духу, и по букве это, скорее, театральные посиделки, где преданья старины глубокой легко и изящно переплетаются с шутками на злобу дня. А потому ценность этих вечеров, возможно, не столько в пополнении когорты достойных, сколько в извлечении из забвения каких-то хрупких фрагментов, возвращающих цельность причудливой мозаике, каковой, собственно, и является бытие русского театра.

— Мы придумали этот знак, — ​признается худрук Пушкинского Евгений Писарев, — ​чтобы сохранить память об уникальном театре, ставшем легендой и даже больше — ​мифом. А еще для того, чтобы иметь возможность признаться в любви нашим выдающимся современникам, которые, тем или иным образом, продолжают то, чему в свое время положил начало Камерный театр.

Когда в 1949 году его закрыли, Рубен Симонов, возглавлявший тогда Театр Вахтангова, пригласил Таирова и Коонен в труппу. И это при том, что при жизни Евгения Багратионовича отношения между основателями двух едва ли не самых неординарных драматических театров своего времени были весьма непростыми, да и впоследствии вахтанговская эстетика не была близка Таирову. В таких обстоятельствах и в такие времена протянуть руку помощи опальным коллегам было поступком почти героическим.

Творческое кредо нынешнего лидера вахтанговцев во многом строится на тех же принципах, которыми некогда руководствовался Таиров, — ​яркая образность, насыщенная музыкальная энергетика, многоуровневая система символов, филигранная актерская пластика. Имя Туминаса в числе лауреатов — ​более, чем закономерность. За отсутствующего по случаю рождественских праздников худрука награду получила Людмила Максакова, по ходу сыронизировав, что при нынешних гендерных тенденциях такая «замена» вполне в духе времени. Дело, конечно же, не в тенденциях: просто Туминас считает актрису своим талисманом. А кроме того, оказалось, что Людмила Васильевна была знакома с Коонен:

— Когда я репетировала Машу в «Живом трупе», — ​вспомнила Максакова, — ​я набралась наглости и обратилась за советом к Алисе Георгиевне. Она пригласила меня к себе домой. Я ожидала, что выйдет богиня, величественная и отстраненная. А в дверях показалась миниатюрная женщина, очаровательная, быстроглазая, веселая. Когда я ее спросила, что же главное в этой роли, она с неподражаемой интонацией произнесла: «Деточка, все очень просто. Маша — ​это вальс». И все, действительно, стало просто и понятно — ​в настоящем искусстве натуга не нужна.

Представляя второго лауреата, Евгений Писарев сказал, что тот знает о Таирове и его театре больше, чем все присутствующие вместе взятые. Что ж, несмотря на то, что жизнь увлекла выпускника театроведческого факультета ГИТИСа Сергея Николаевича на стезю журналистики, он остался верен увлечению юности и немало сил отдал исследованиям истории Камерного театра. Сохраненные им рукописи воспоминаний актеров и студийцев, режиссеров, художников, композиторов, работавших с Таировым, стали основой книги «Камерный театр: книга воспоминаний».

— Эта затонувшая в глубинах времени Атлантида все время подает нам какие-то сигналы, — ​убежден Сергей Николаевич, — ​направляя режиссерскую руку судьбы. Сначала она привела меня в Бахрушинский музей, где я открыл для себя эскизы Рындина, братьев Стенбергов и других художников, вместе с Таировым создававших этот фантастический театр. Потом был ЦГАЛИ — ​держал в руках письма Таирова, Коонен, Шершеневича. Дальше — ​знакомство с Ниной Станиславовной Сухоцкой, которая в Камерном была и актрисой, и режиссером. Вместе с ней, единственной наследницей Коонен, мы попытались собрать книгу воспоминаний о Камерном театре, пока еще оставались в живых те, кто был причастен к его истории. Не сложилось. Она вышла только спустя 30 лет. Но зато с годами становилось все яснее, что этот театр каким-то почти мистическим образом проявляется в театре современном, требующем от актера той самой синтетичности, которую взращивал Таиров. Одно из самых свежих впечатлений «ХХ век. Бал» Аллы Сигаловой в МХТ им. Чехова — ​абсолютно таировский спектакль. И что характерно — ​поставленный на сцене МХТ, а ведь именно глубочайший внутренний конфликт с генеральной линией этого театра в свое время и привел Таирова и его детище к трагическому финалу. То, что было открыто этим удивительным режиссером в начале прошлого века, «переоткрывается» заново в веке нынешнем, и очень важно, чтобы первооткрывателю наконец-то было воздано должное.

Кульминацией вечера стало награждение Майи Сергеевны Ивашкевич, пришедшей в студию при Театре Таирова девятнадцатилетней девушкой.

— Я впервые переступила порог этого здания 74 года тому назад, — ​поделилась воспоминаниями Майя Сергеевна. — ​Семья моя к искусству никакого отношения не имела, так что о том, что собой представляет Камерный театр, я имела весьма смутное впечатление — ​для меня существовал только МХАТ, все остальное казалось совершенно одинаковым. Аттестат мне выдали с опозданием из-за того, что я училась и работала, прием везде уже закончился, оставалась только таировская студия. Как ни странно, меня приняли. Первый курс пролетел как во сне. На втором — ​самым ярким воспоминанием стало празднование 30-летия театра. Все было очень помпезно — ​награды Александру Яковлевичу и Алисе Георгиевне, какие-то грамоты артистам и работникам цехов, статьи в газетах, торжественный вечер с поздравлениями от коллег. Помню, как артисты Театра Революции во главе с Бабановой вышли в костюмах из спектакля «Давным-давно» с каким-то очень забавным приветствием на мотив знаменитой песенки. Мы, студийцы, наряженные в специально сшитые по этому случаю серые хитоны, наблюдали за происходящим из последнего ряда выстроенного на сцене амфитеатра, где расположилась вся труппа. После этого вечера я принялась за учебу с еще большим энтузиазмом. Но первую свою роль провалила. Это были «Верные сердца» по пьесе Ольги Берггольц. Спектакль о блокаде Ленинграда. У моей героини была всего одна реплика: «Комсомольский секретарь здесь живет?» Думала, выйду на сцену, и все поймут, какая это мужественная девочка. И вот выхожу, произношу эту фразу, а в зале — ​хохот. Наверное, я действительно выглядела очень смешной и угловатой. Я была убита.

Потом мы бегали в массовке в «Мадам Бовари», и однажды мне поручили кричать за Коонен. У нее там было семнадцать переодеваний, по ходу одного ее героиня и должна была кричать за сценой в агонии, но всегда это делала какая-нибудь другая актриса. Я растерялась: «А как кричать, Алиса Георгиевна?» И она мне в ответ: «Деточка, кричи, как при родах». А я и понятия не имею, как это. Закричала, как могла. Больше мне этого делать не поручали. С Александром Яковлевичем мы встречались редко — ​в то время он в студию почти не заходил. Как-то заболела актриса, и меня срочно ввели в спектакль «Лев на площади». Александр Яковлевич пригласил меня к себе в кабинет и начал объяснять что-то про роль, про спектакль, но я так волновалась, что почти ничего не запомнила из того, что он говорил. Зато память до сих пор хранит цвет обивки мебели, картины на стенах, еще какие-то мелочи. Звездного часа Камерного театра я, увы, не застала. В эти последние пять лет его существования репертуар складывался странно — ​он был очень неравномерным по художественному вкусу. Это я теперь понимаю, что Александр Яковлевич был в растерянности, ему надо было как-то удержаться на плаву, но ставить то, в чем заключалась его главная сила, очарование созданного им театра, он уже не мог. Он старался соответствовать «духу времени», ставил «Оптимистическую трагедию» и «Раскинулось море широко» Вишневского, «Без вины виноватые» Островского, «Он пришел» Пристли. Но это были не его пьесы, и они не могли спасти коллектив. Когда Таирова отстранили, на его место назначили Василия Васильевича Ванина. И начался другой театр. Он даже зрительный зал перестроил. То, что вы сейчас видите, не имеет ничего общего с тем, что было при Таирове. Тогда зал был немного мрачный, конструктивистский, с черными жесткими стульями в партере, с деревянным балконом и ложами. А Ванин сделал обычный советский театр. Все, кто потом ставил здесь — ​Бабочкин, Туманов, Равенских, были интересными режиссерами, но уверенного поступательного успеха принести театру не сумели. И знаете, придя через столько лет в родное для меня место, мне так радостно, что этот театр наконец-то обрел совершенно новую энергию и своего зрителя.


Фото на анонсе: Галина Фесенко/teatrpushkin.ru