Трое в «Лодке», не считая актеров

Виктория ПЕШКОВА

19.07.2018


«Самая легкая лодка в мире»

По мотивам повести Юрия Коваля

РАМТ

Либретто: Юлий Ким

Музыка: Сергей Никитин

Режиссер: Алексей Золотовицкий

Сценография и костюмы: София Егорова

В оформлении спектакля использованы картины Юрия Коваля

В спектакле заняты: Александр Девятьяров, Денис Баландин, Владислав Погиба, Александра Аронс, Ольга Лысак, Сергей Чудаков

Под занавес сезона РАМТ отправил в плавание «Самую легкую лодку в мире». Когда же и пускаться в путешествие, как не в разгар лета. «Культура» встретилась с одним из создателей спектакля — известным композитором и исполнителем Сергеем НИКИТИНЫМ.

культура: Из каких творческих далей приплыла «Самая легкая лодка в мире»?
Никитин: После Фазиля Искандера Юрий Коваль для меня любимейший писатель. Открываешь в любом месте и оторваться не можешь. Он умудрялся быть свободным человеком, невзирая на эпоху. Есть у него рассказ «Чистый Дор», коротенький, но в нем весь Юра: шел по лесной дороге, помог старушке найти потерянный топор, она его заночевать пригласила, а он на целый год остался и книжку написал. Романом всей его жизни стал «Суер-Выер»: лично я до него еще не дорос, хотя понимаю всю прикольность этого, как нынче говорят, текста.

А вот «Самая легкая лодка в мире» так легла на душу, что захотелось сделать из нее музыкальный спектакль. Я довольно долго приставал к Юлию Киму, чтобы он стал автором инсценировки этой повести: они ведь с Ковалем вместе учились в московском педагогическом, дружили. Юра Визбор, Ада Якушева, Юра Ряшенцев, Петя Фоменко — это была не просто одна компания, люди из одного теста. Когда Юлий Черсанович наконец взялся за работу, судьба нам словно подыграла — я невзначай упомянул о нашей задумке при Алексее Владимировиче Бородине, и он, ни секунды не раздумывая, сказал — берем!

культура: Не страшно было доверить постановку молодому режиссеру, знающему об оттепели только понаслышке?
Никитин: Алексей Владимирович признался, что с удовольствием сам бы поставил, но музыкальные спектакли не его стихия. И предложил Алексея Золотовицкого. Решающим стало то обстоятельство, что он — воспитанник Олега Кудряшова, который был первым постановщиком нашего с Сухаревым совместного детища под названием «А чой-то ты во фраке?» по водевилю Чехова «Предложение». Кудряшов умеет филигранно свести поэзию и музыку в единое целое и старается научить этому своих питомцев. Конечно, молодые работают на других скоростях. Мне казалось, что постановка потребует трех-четырех месяцев круглосуточного труда. Ребята сделали спектакль буквально за два месяца, при том что там очень непростой музыкальный материал, а у них принцип — все делать живьем и только своими руками, никаких фонограмм. Конечно, там есть еще над чем поработать и, как только сезон начнется, я с них не слезу. Честно говоря, не верил, что спектакль выпустят в срок — у всех параллельно были еще какие-то неотложные дела, но чудо все-таки произошло.

культура: Дух эпохи передать удалось?
Никитин: Скорее, получилось донести представление авторов о ней, ведь воспроизвести эпоху один в один невозможно. Да и не нужно. Они ведь делали спектакль для своих ровесников, которые тоже ее не застали. А вот атмосферу повести ребята воссоздать сумели. Она им тоже по сердцу пришлась; настолько, что даже добавили в инсценировку несколько сцен. Юра был веселым человеком. И жизнь любил. Словами не сформулируешь.

культура: «Лодка» стала Вашим возвращением в РАМТ спустя почти сорок лет. Правда, тогда он еще был Центральным детским. И как Вам разница во времени?
Никитин: Ощутима! А прошло больше сорока — это был 1976 год. Мы вместе с Виктором Берковским написали музыку к спектаклю «Коньки» на стихи Сергея Михалкова. «Шел трамвай десятый номер», «А что у вас?», «Под Новый год» — это все оттуда. Поставил его Леонид Эйдлин, режиссер абсолютно фоменковского замеса — он ассистировал Петру Наумовичу в студенческом театре МГУ. Получился такой пионерский мюзикл, для того времени довольно лихой. Декорациями служили огромные буквы, составленные в фамилию автора пьесы, стилизованные под дома, деревья, шкафы. Помню как сейчас: идет худсовет, во главе стола сам Сергей Владимирович. Вокруг «старики» — Валентина Сперантова, Иван Воронов. И общий настрой в стиле «Поэт убит рукой Дантеса». Я был уверен: спектакль закроют. Но неожиданно Михалков высказался в том духе, что если вы, скажем, собрались на экскурсию во Владимир, но, сбившись с дороги, оказались в Суздале, это не повод для огорчения. И тут все дружно начали говорить о том, как важно давать возможность экспериментировать. Кстати, телеверсия спектакля сохранилась. Я ее в интернете обнаружил.

культура: Театральным композитором студент-физик стал с легкой руки Петра Наумовича Фоменко?
Никитин: Иногда мне самому не верится, что с тех пор прошло полвека. Я учился на физфаке МГУ и благодаря гитаре даже был некоторым образом достаточно известен. Гремевший на всю Москву студенческий театр располагался на Моховой, а у нас на Ленинских горах был драмкружок, самый что ни на есть заурядный. Вот туда и пришел в 1967 году Петр Наумович ставить спектакль о Михаиле Светлове, и за два месяца сделал Театр с большой буквы. Ему нужен был человек, играющий на гитаре, кто-то ему про меня и рассказал. Я начал сочинять музыку на стихи Светлова. Витя Фридман с мехмата тоже пару песен написал. Там же звучала гениальная «Гренада» Вити Берковского. Вокруг Фоменко образовалось нечто вроде воронки, куда людей затягивало с головой, окончательно и бесповоротно. В какой-то сцене Петру Наумовичу нужна была скрипка. На геофаке нашли девушку-скрипачку, она пришла как музыкант, а через три дня у нее уже был текст.

культура: Не стать актером у Фоменко было невозможно?
Никитин: Абсолютно. Потом еще были «Татьянин день» и «Кошкин дом». И до сих пор эта «труппа имени Фоменко» каждый год собирается 25 января, в наш университетский день: они по жизни так расстаться и не смогли. Когда Петра Наумовича не стало, осиротели все, кого он «приручил». Понимаете, он задал такую высокую планку, что по ней невозможно уже было не настраивать всю дальнейшую жизнь. Гитара, сочинение музыки на стихи любимых поэтов и театр существовали параллельно.

культура: Когда же Вы наукой занимались?
Никитин: Мне повезло — я работал в такой области, где все было впервые. Лаборатория Армена Паруйровича Сарвазяна в Институте биофизики АН СССР занималась молекулярной акустикой, и практически каждый эксперимент приносил какие-то неизвестные прежде данные. А это означало, что материал для диссертации можно было собрать где-то за год. У меня так и получилось. Следующие два я уже, собственно, обрабатывал результаты. Можно было даже две диссертации написать, правда, обе кандидатские.

культура: И как она называлась?
Никитин: «Исследование внутри- и межмолекулярных взаимодействий в пептидах и белках методом молекулярной акустики». И, поскольку экспериментальная работа была весьма эффективной, мне удавалось делить время приблизительно пополам: четыре дня в Пущино — как ученый, и три в Москве — как муж, сын, отец и творческий работник. Впрочем, творчество проникало и в Пущино. В 80-е я увлекся Шпаликовым, написал где-то полтора десятка песен, как раз во время весьма интенсивных исследований. Так что это давнее журналистское заблуждение, что совмещать физику и лирику сложно. Все как раз наоборот — одно помогает другому.

культура: Но все-таки Вы покинули науку ради творчества. Поняли, что дальше совмещать не получится?
Никитин: Нет, совмещать, пожалуй, было возможно, хоть и нелегко. Вопрос, что делать дальше, встал уже после защиты. Я понимал, что если двигаться по научной стезе, надо набирать своих аспирантов, нырять в бумажную работу, отвечать за людей и тему. Но все это не хуже меня могли делать и другие. А вот с гитарой меня никто не заменит. Да и перестройка началась. Ветры свободы, знаете ли. Хотя своя территория свободы у нас была и до этого — концерты. По правде говоря, мы ими зарабатывали больше, чем в должности мэнээса. Но статус сотрудника Академии наук грел. Нас с Татьяной много раз приглашали и в Москонцерт, и в Росконцерт, но мы понимали, что как только станем официальными артистами — вся пропагандистская машина на нас и покатится. Нас и так в партию настоятельно зазывали, и мы оба, каждый в своем институте, отбивались, как могли. Таня своему шефу прямо так и сказала: «Я же на первом собрании встану и скажу все, что думаю. Вам это нужно?» Такая перспектива его, разумеется, не устраивала. А я вяло напирал на то, что не достоин.

культура: Когда пробил «Час Х»? 
Никитин: В 87-м. Веня Смехов пришел в «Табакерку» ставить «Али-Бабу и сорок разбойников» по своему же сценарию и с музыкой, которую мы с Берковским написали. После работы в институте я приезжал в театр, репетировал с актерами музыкальные номера и однажды понял, что время пришло. Табаков пригласил меня на должность музыкального руководителя, в каковой я и проработал целых семь лет, сочинив музыку к семи спектаклям.

культура: Как работалось с Олегом Павловичем?
Никитин: Свободно. Это был уникальный артист. В спектакле «Хочу сниматься в кино» по пьесе Нила Саймона он играл вместе со своей дочерью Сашей — папу и дочку. Какой потрясающий это был дуэт! А потом случилось то, что случилось, и Саша вычеркнула из своей жизни театр, к сожалению. Ведь она очень талантливый человек. Достаточно вспомнить ее небольшую, но очень яркую роль в фильме «Маленькая Вера».

культура: Столько сочинив для театра, самому выйти на сцену не хотелось?
Никитин: Был такой соблазн. На «Двенадцатую ночь», к которой я писал музыку, Табаков пригласил своего друга из Праги — режиссера Яна Качера. И тот, видимо, проведя аналогию с Высоцким, решил дать мне роль Шута. Но тот был профессиональным актером, а я — ни в одном глазу. А там огромное количество текста, который я просто не успевал выучить. С гитарой и музыкантами я чувствовал себя прекрасно, без гитары среди профессиональных артистов — совершенно не в своей тарелке. А по идее режиссера мой Шут — умный, уверенный в себе, с чувством некоторого превосходства, которое не демонстрировалось, но угадывалось, — был главным двигателем всей истории. Наверное, на мое счастье, спектакль так и не состоялся: в театре не успели закончить ремонт, а у Качера истек срок контракта, и он отбыл на другую постановку. Потом все мною написанное для этой шекспировской комедии досталось Каменьковичу, и в театре Фоменко спектакль шел лет двенадцать. Я даже иногда — обычно в новогодние праздники — выходил на сцену.

культура: В роли Шута?
Никитин: Нет, его «ассистента» с гитарой. «Мастерская Петра Фоменко» — мой любимый театр: там до сих пор жива атмосфера, которую он создавал непонятно как и неизвестно из чего. Она пропитывала все спектакли, не только сделанные им самим. Есть она и в «Рыжем». Он делался как-то исподволь, Петр Наумович ничего не навязывал, не давил, и в результате возник «воздух» Бориса Рыжего — Свердловск, парк культуры, общага, промзона... Скажете — мрачновато? Но это такая высокая поэзия. Даже в стихах о смерти, а таких у Бориса половина, столько света и жизни. У «фоменок» спектакль хоть и музыкальный, но драматический. А в моем воображении живет еще некая блюз-опера: блюз — это когда хорошему человеку плохо, а опера — потому, что в буквальном переводе это слово означает «труд, работа». Мне кажется, что и сам Рыжий для своего творчества выбрал бы более приземленное определение, чем поэзия. Например, работа. Вот мы с нашим сыном Сашей примерно 70 процентов этой самой работы сделали.

культура: Он тоже заражен «вирусом театра»?
Никитин: Еще как! Но в данном случае речь об аудиодиске. Саша много чем занимался в этой жизни, а теперь владеет собственной студией — он и звукорежиссер, и аранжировщик, и продюсер. Выпустил несколько дисков, в том числе и наших с Татьяной. А еще он мой «критик». Всю жизнь первым ОТК была Татьяна, а теперь еще и Саша. И обсуждения у нас случаются довольно бурные. Это счастье, когда твои дети — твои друзья.

культура: За театральной жизнью следить успеваете?
Никитин: Увы. В родном Театре Фоменко не были бог весть сколько времени — с десяток последних премьер не видел. График очень плотный, а летом, когда появляются «окна», в театрах затишье. Мы очень много гастролируем, нас везде принимают очень тепло, но все чаще меня начинает донимать тревога — сочинено гораздо больше, чем воплощено, и не все поставлено так, как задумывалось, как мечталось. Например, «А чой-то ты во фраке?» в театре обозначен как опера-балет для драматических артистов. Люба Полищук, Алексей Петренко и Альберт Филозов справились блестяще, но мне так хочется услышать финальное трио «Тихое счастье с окнами в сад» в исполнении оперных артистов, обладающих драматическим талантом. Первая исполнительница роли Натальи Степановны — Татьяна Куинджи — как раз такой и была, сейчас она работает в «Геликон-опере». В Германии Чубукова пел настоящий оперный бас, и это сразу выводило историю в другое качество. Все руки не доходят предложить «Фрак» Центру Галины Вишневской, чтобы ее студенты спели. Есть надежда, что случится постановка и в настоящем оперном доме, мы даже для такого случая пару арий дописали. А «Коньки» замечательно подошли бы Театру мюзикла. Есть замысел спектакля по стихам Юнны Мориц для одного из питерских театров. Мечтания и планов — хоть отбавляй. Успеть бы.


Фото на анонсе: Сергей Петров/ramt.ru