Елена ФЕДОРЕНКО

27.07.2016

В Театре имени Маяковского — «На траве двора» Асара Эппеля. «Хроника повседневности одного московского двора времен секретной корейской войны» — так определила жанр постановки режиссер Светлана Землякова. 

Спектакль играют в филиале на Сретенке. Два часа без антракта — не случайно: любая пауза разрушит тончайшую атмосферу «двора». На сцене — утраченная жизнь, что казалась героям бедной, пресной, привычной, тогда как будущее виделось бесконечным и великим. По прошествии лет то, что было, представляется и светлым, и нежным, и по-своему уникальным. Чеховский мотив утекающих безвозвратно дней, истаивания времени и тоски по прошлому образует подтекст происходящего. Воспоминания звучат, словно мелодия. Оборви перерывом — и испортишь песню.

Старенькое пианино, железные кровати, покосившиеся козлы, ветхие окна — и за ними редкой синевы небо. Чуть выше — что-то вроде каморки радиста, откуда звучат музыкальные записи и официальные речи, диктор (Алексей Сергеев) читает новости и сообщает прогноз погоды. Крылом самолета с колосников спускается дощатый помост. Краешек сцены обжит странным оркестриком. Мир фантазийный, театральный. Поэзия быта и нравов простых и с виду неприметных людей. 

Вначале герой, обозначенный в программке Автором, произносит: «Я увидел ее опять недавно и внезапно. Траву моего двора. Той же травяной высоты, той же густоты. Она не вытаптывалась, не очень зеленила одежду. Тогда по ней можно было бегать. На ней можно было лежать, и я лежал и бегал. Тогда дозволялось все…» Предложения отбиваются падающими, как капли дождя, звуками расстроенного пианино. 

Оживает двор детства рассказчика. Асар Эппель стал писать прозу сложившимся человеком, уже понимавшим, что счастье — не где-то за облаками, а рядом, и его просто надобно видеть. Как мастеру перевода, Эппелю важны вкус слова и рельеф фразы. Подсолнух — безумный, пыль — мягкая и горячая, как курортная процедура. Его Травяная улица, а таких немало найдется по всей России, — на московской окраине начала 50-х, в Останкинской барачной слободе, до которой полчаса шагать от конечной остановки трамвая.

Спектакль поставлен с полным доверием к тексту и выглядит не документом эпохи, а признанием в любви к обыкновенным людям. Любви всеобъемлющей, светлой, наполненной и пронзительным сочувствием, и нежной иронией. 

С женской дотошностью Землякова собирает густой и живописный мир из мельчайших деталей. В жизни героев нет разделительной черты между печалью и праздником, горем и радостью. Лирические откровения соседствуют с эпической мудростью, мудрость — с клоунским простодушием. Сценическое повествование столь легко, будто не рождалось в муках (иного-то у настоящего не бывает), а появилось естественно, как кружевное облако на небе.

Актеры не притворяются, не выдают себя за обитателей советского предместья. Молодой Алексей Золотовицкий ведет текст от Автора, его на разные голоса подхватывают все участники, как будто пробуют на вкус терпкие эппелевские метафоры и со стороны приглядываются к героям, которых представляют. Потом увлекаются, включаются в игру, образуя редкий по гармонии смыслов ансамбль. Режиссер неким волшебным образом стремительно подключает генетическую память и актеров, и зрителей — к судьбам тех, кто жил почти семь десятилетий назад, и в тех местах, откуда сегодня подает сигналы Останкинская телебашня. 

А жил здесь чудаковатый Василь Гаврилович. Когда-то у него был «могучий хохлацкий загривок», вокальный талант и желание выстроить собственную судьбу непременно в полном соответствии с курсом страны. Получилось — иначе. В поисках важных дел, а не с желанием деньгу зашибать, ушел он с родной Украины и осел на земле «державных москалей», где женился на своей Дарьиванне — супругов колоритно играют Александр Андриенко и Наталья Филиппова. Она же, по словам Эппеля, «не окрылила лететь дальше». Гаврилович проштрафился: перед важной машиной то ли не открыл ворота, то ли открыл, да не вовремя. Сидел полтора года, зато приобрел друга — Сулеймана Оседлаевича (герой Нияза Гаджиева — узнаваемый представитель малой народности), что помог целебными порошками от тюремных хворей и поведал о родном Крыме, откуда возил шаланды, полные кефали. 

Грустит Сулейман, не задались подвиги у Василь Гавриловича. Пикантная Дарьиванна тоже хочет событий поярче, но заморочена домашними хлопотами и дочкой. Валька грезит о любви, только муж-летчик всегда далеко, в «незнакомом секретном небе над незнакомой секретной территорией». Заглянул домой лишь дважды — вот и родила Валька двоих детей от своего Николая-чАдотворца. И летят ее письма: «Ну, милый мой Николаша! Ну, у нас уже двое, а мы так и не нацеловались языками». Вера Панфилова провела свою героиню от девичьей непосредственности к женской истоме. Бесстыдно раскинув руки, сбросит платье и, оставшись в купальнике, истошно завопит: «Коля!», а он помашет ей крылом самолета. Невинная откровенность в современном театральном контексте давно забыта, однако парадоксальным образом выглядит куда эротичнее, чем 18 голых тел в Центре на улице Казакова.

Кольке по-мальчишески хочется славы, но военное задание — тайна. Он мечтает о домашнем уюте, но рядом — чужая земля. Не занимают его даже соблазнительные па корейской артистки (Валерия Куликова), чей чувственный танец — один из по-театральному праздничных эпизодов спектакля, коих немало: оконные рамы в руках актеров превращаются в кабины самолетов, тазик — в округлившийся живот Вальки, а краткий миг ее любви с Колькой охраняют все жители слободки. В этот момент особо нервничает соседка Софья Петровна (отличная работа Екатерины Агеевой) — учительница математики, гордая старая дева, «одинокая, как лишняя копейка», кому «на хлеб и что носить — хватает». У нее — длинный нос, припудренный мукой, и вечный суп с клецками. 

Особый аромат постановки отражает музыкальная палитра. Мелодиями становятся звон ложки о кастрюлю, переборы струн контрабаса, позывные летчиков, общающихся меж собой под кряканье кларнета, отголоски танго. Герои поют грустные украинские страдания «Чом ти не прийшов», песню боевых друзей, старинную колыбельную… И скрипит затертая фонограмма с голосом Надежды Обуховой. 

Театр свободен в высказываниях, никого не обличает и не осуждает. Просто предлагает вспомнить тех, кто жил, как умел: любил Родину и родных, страдал, ждал, верил в лучшее. И каждый в зале воскрешает в памяти свой заповедный двор, каких не пересчитать на необъятной русской земле.