У них и стул заиграет

Виктория ПЕШКОВА

19.04.2019

Еще совсем недавно — что для искусства какие-нибудь полстолетия — работу внутренней театральной «механики» принято было тщательно скрывать от зрителей. Мебель и реквизит ставили при закрытом занавесе, а если требовалось произвести перестановку прямо по ходу действия, ее старались «замаскировать» декорациями или дополнительными драпировками. Нынче же люди в униформе, не лишенной даже некоторой импозантности, с четкой слаженностью отличного кордебалета, спокойно и уверенно двигают комоды и диваны, сервируют столы и застилают постели прямо на глазах у публики, нередко — в двух шагах от продолжающих вести свою сцену артистов. Сложносочиненный интерьер они — мебельщики и реквизиторы — могут трансформировать до абсолютной неузнаваемости буквально за считанные секунды.

Во времена Шекспира достаточно было повесить на заднике табличку «Замок» и не заморачиваться с тем, как и чем обставить обиталище принца Датского или короля Лира. А весь реквизит сводился к бутафорским мечам и драгоценностям, сиявшим ярче настоящих. За минувшие с той поры столетия театр так далеко ушел от аскетизма, что вернулся к нему уже с другой стороны. Для многих и сегодня театр — это подлинные страсти среди фальшивых предметов. Не потому ли, что когда-то в далеком тюзовском детстве Красная Шапочка угощала притворившегося Бабушкой Волка пирожками из папье-маше. Осязаемый предметный мир, вторгаясь в зыбкую эфемерность сценического зеркала, способен безжалостно разрушить великую иллюзию. Не потому ли сегодня режиссеры с таким азартом и вдохновением сводят это вторжение к минимуму. Можно сыграть «Трех сестер» на крошечном пятачке авансцены среди трех десятков белейших березовых стволов, а «Маскарад» — в пустом, черном и от этого кажущемся абсолютно безграничным просторе под нескончаемым снегопадом. Все остальное зритель дофантазирует сам.

Впрочем, профессия реквизитора никуда не делась. Мастера бутафорского цеха точно знают, как запустить зрительское воображение в нужном направлении, покорить стихию подлинных вещей и заставить ее не противоречить, а служить магии театра.

Дорогой, многоуважаемый шкаф

— Я свою профессию не выбирал, — признается Александр Устинов, руководитель мебельного отдела МХАТ имени Горького, — она сама меня нашла. Театром я не увлекался, жизнь с ним связывать даже не думал: просто после училища надо было где-то осесть на время, чтобы собраться с мыслями и решить, что делать дальше. Думал, годик поработаю, а там подыщу себе что-то более... даже не знаю, как сказать, солидное, что ли. Но прошел год, за ним — второй, а я так толком и не сообразил, как меня затянуло в этот водоворот. Я здесь почти пятнадцать лет и понимаю, что никуда уже не уйду. Слово «винтик» у нас обычно в уничижительном смысле употребляют — мол, значения он особого не имеет, один вывернули, другой ввернули. На самом же деле далеко не каждый сумеет быть частью хорошо отлаженного, работающего без сбоев механизма. У нас ведь работа исключительно командная — ошибка одного общее дело под удар ставит. А в спектакле, как правило, не одна перестановка, и зачастую необходимо сменить не только мебель, но и настенный декор, светильники, ковры и много чего еще. Так что до финальных аплодисментов переживаем, все ли идет «по партитуре».

Публика считает театр игрой, а значит, уверена, что все, находящееся на сцене, как минимум не совсем настоящее. Или вовсе подделка. В действительности же это далеко не так. К примеру, театральная мебель — естественно, та, которая задействована всерьез, а не составляет «антураж», по многим параметрам практичнее, надежнее и долговечнее «настоящей». Ту ведь, как известно, «как внесли, так она и стоит». Эта же живет гораздо более насыщенной жизнью. 

— В «Полоумном Журдене», — делится маленькими хитростями Александр, — «играет» кресло в стиле барокко, с которым главный персонаж обходится весьма бесцеремонно. Чтобы оно не разлетелось на куски, внутри спрятан укрепляющий каркас, который никому не виден. Но, главное, наша мебель, в отличие от бытовой, должна выдерживать многократные сборки-разборки. Поставьте в «Сценах из супружеской жизни» обычную кухню из ДСП на саморезах — ее только на пару спектаклей и хватит. А если перестановка проводится во время действия, то система крепежа должна быть такой, чтобы это можно было делать очень быстро. При этом в разобранном виде мебель должна быть максимально компактной, иначе спектакль нельзя будет вывезти на гастроли. В «Женитьбе Белугина», к примеру, одной только мебели 36 ящиков, не считая декораций и реквизита. На то, чтобы все расставить по местам, требуется несколько часов. Но безусловным чемпионом для нас являются «Три сестры». Четвертый акт — фасад двухэтажного особняка с колоннами в обрамлении березок — собирается в течение двух дней на трех выезжающих платформах, стоящих в технических «карманах» сцены. Не каждый театр располагает такой, как теперь принято говорить, «опцией», а у нас, по счастью, они есть. Но все равно, репертуарной части приходится так строить афишу, чтобы перед «Сестрами» шли спектакли, позволяющие параллельно вести монтаж.

Мхатовские склады можно сравнить с пещерами Алладина. Кажется, что в них можно найти все, что угодно, ведь даже после того, как постановка снимается с репертуара, многое оседает на этих массивных, уходящих ввысь стеллажах в ожидании «реинкарнации» в новом спектакле. Конечно, затейливое креслице в стиле ар-деко не возродится королевским троном — конструктивные особенности не позволят, но отремонтированное и свежевыкрашенное, оно вполне может снова «сыграть» самое себя. Для спектаклей с ярко выраженным историческим колоритом иногда удается приобрести аутентичную мебель, и тогда перед мастерами встает непростая задача — сделать ее достаточно прочной, не нарушив при этом стилевых особенностей. Ну а если ни обновить, ни приобрести искомое не получается, его создают, что называется, с нуля, и процесс этот не менее длительный и кропотливый, чем репетиционный. Художник-постановщик рисует эскизы, конструкторы превращают их в технологические чертежи, затем к работе приступают столяры-краснодеревщики.

— Мы и сами при необходимости за инструмент беремся, — признается Александр, — мелкий ремонт всегда сами осуществляем. Особенно на гастролях — как ни стараемся все понадежнее упаковать, дорога обычно чревата сюрпризами. Но сложные работы стараемся приурочить к летнему затишью, чтобы все можно было починить с чувством, с толком, с расстановкой. Спешка в нашем деле противопоказана: «слепишь» на авось, а оно прямо на сцене под актером и развалится. Каркасная мебель — самая стойкая, но древесина очень чувствительна к перепадам температур. На сцене жарят прожектора, а на складе достаточно прохладно. В мягкой мебели быстрее всего из строя выходит обивка. Как бы аккуратно ею ни пользовались, она со временем вытирается, а довершает ветшание тканей все тот же яркий свет софитов. Восстанавливает обивку профессиональный обойщик — про таких и говорят «золотые руки», — которого мы специально приглашаем. Впрочем, зачастую труднее не собственно заново обить вещь, а найти ткань, подходящую по фактуре и цвету. Обновленный диван или кресло не должны слишком отличаться от остальных предметов интерьера. Сложнее же всего ремонтировать резную мебель в старинном стиле, скажем, барокко или рококо. Тут нужны специалисты высочайшего класса. Но для наших мастеров ничего невозможного нет, ведь работают они не где-нибудь, а в Театре.

Утюги за сапогами, сапоги за пирогами

Ночной кошмар актера — выветрившийся из памяти текст. Наяву, разумеется, все не так трагично — если партнеры по какой-то причине не в состоянии прийти на выручку, можно и отсебятину на-гора выдать. У реквизиторов тоже есть свой «фирменный» ужастик, и он, пожалуй, будет пострашнее. Забытую реплику можно, в конце концов, просто пропустить, а вот отсутствующий в нужном месте в нужное время предмет порой способен пустить под откос целую сцену.

— Самое жуткое, — признается начальник реквизиторского отдела МХАТа Марина Сурмаметова, — не положить реквизит, который оговорен в тексте. Вы только представьте: герой произносит что-нибудь в духе «Я пристрелю тебя, как собаку!», а пистолета нет как нет. Впрочем, даже если ты просто перепутал и поставил аналогичный предмет, но из другой постановки, это может сбить привычное течение действия. Недавно у меня едва такой казус не случился. На спектакле «Так и будет» я случайно выставила «чужой» чемодан. Вроде бы — какая разница, от этого спектакля он или от другого. Главное — это чемодан, а не, скажем, сундук. Но в том-то и дело, что он должен не просто так стоять, а прикрывать собой бутылку «коньяка», то есть служить своего рода опознавательным знаком для актера, которому она была нужна дальше по ходу действия. И если бы он его «не узнал», Бог весть, как он довел бы эту сцену до конца. По счастью, буквально за пару минут до открытия занавеса наш помреж обнаружила ошибку. Что есть духу мчусь за нужным чемоданом, по дороге обратно в темноте спотыкаюсь и «планирую» вдоль кулис, моя коллега подхватывает на лету выпавший у меня из рук бесценный груз и в последний миг ставит на предназначенное ему место. Так что в нашей профессии без быстроты реакции и фотографической памяти делать нечего.

Конечно, у каждого спектакля есть паспорт, в котором прописано что и где стоит или лежит, и комплект фотографий для большей точности. А еще у всех нас есть свои заветные тетрадочки с пометками. Поначалу все «по бумажке» проверяешь, но со временем запоминаешь так, что среди ночи разбуди — любой спектакль по памяти выставишь. Хотя на подготовку реквизита даже к самому «легкому», например, к «Ромео и Джульетте», уходит не меньше получаса. А самая трудоемкая раскладка — на нее больше двух часов уходит — «В поисках радости». Мы в шутку между собой называем его «барахольным», там ведь герои к переезду готовятся, повсюду узлы, баулы, связки книжек, коробки с посудой — одних только наименований предметов больше шестидесяти. Развозить все это по нашей сцене, а она у нас, сами знаете, огромная, приходится на обычных магазинных тележках. Все хочу их забутафорить как-нибудь, чтобы не так прозаически смотрелись, да руки не доходят. Без этого «транспорта» не обойтись никак: цех у нас женский, а вещи попадаются довольно тяжелые, вроде напольных часов или внушительного аквариума. А по окончании спектакля весь процесс скручивается в обратную сторону. Случается, что мы из театра чуть ли не последними уходим.

Театр, при всей своей условности, не прощает приблизительности. А это значит, что и вилки с ложками, и ковры со скатертями должны соответствовать эпохе.

— Стоит на столе самовар, — продолжает Марина, — так непременно подлинный, и чтобы вода текла из краника! Зрителю и невдомек, сколько он, антикварный, вместе с водой весит. Или поднос со старинным сервизом, как в «Вассе Железновой». Мы на него все по отдельности загружаем, чтобы случайно не разбить что-нибудь. А актриса его по сцене несет, улыбается, и только нам видно, как у нее спина напряжена. Там ведь еще всякое печенье-варенье. Это прежде пироги да яблоки из папье-маше изготавливали, и они «играли» годами, покрываясь пылью веков. Сейчас сплошной натурализм — все по максимуму настоящее. Так что если в спектакле есть так называемый исходящий реквизит, то наш рабочий день начинается с магазина, в котором его предстоит закупить. Но это как раз не самое сложное. Вот найти нужную вещь, кстати, не обязательно старинную, чтобы она художнику-постановщику подошла, в его сценографию вписалась, бывает очень непросто. Поэтому все наши сотрудники ничего никогда из квартир не выбрасывают, все в театр тащат — вдруг пригодится. Нередко и зрители что-то дарят — старые кофры, салфетки, утварь. Внуки все равно выбросят или на дачу гнить отвезут, а у нас все это вторую жизнь получит. Говорят, коляска, которую выкатывает Наташа, невестка трех чеховских сестер, именно так к нам и попала. А в нее мы укладываем тряпичную куклу ручной работы, в чепчике, кружевной рубашечке. Такими, наверное, во времена Антона Павловича девочки и играли. Даже жалко, что зритель такой красоты не видит. Все эти вещи с прошлой жизнью — живые, теплые, и актерам с ними играть одно удовольствие.

— Однако без настоящей — вот какой каламбур получился — бутафории в театре все-таки не обойтись, — продолжает свой рассказ Марина. — Наши художники способны создавать настоящие шедевры. Оружие, которое они изготовили для «Особняка на Рублевке», и с трех шагов от настоящего не отличить. Чашей-черепом из «Мастера и Маргариты», думаю, и сам Воланд бы не побрезговал, вздумай он снова заглянуть в Москву. А для нашей ближайшей премьеры — спектакля «Последний герой» — они соорудили «танк» в натуральную величину и «стены», которые будут на каждом спектакле разбиваться вдребезги. Но, как и в любом творчестве, рутинной работы им тоже хватает. Например — книги на полках. Те, к которым персонажи не прикасаются, на самом деле — формованный картон на каркасе. Для плотно заставленных книжных шкафов — идеальный вариант. А вот если книжки лежат в художественном беспорядке, да их еще и в руки берут, то все только настоящие. Но сами-то книжки изначально не специально подобранные для библиотеки, как это было бы в жизни. Поэтому приходится пускаться на хитрости — заклеивать, тонировать корешки, чтобы не было видно автора и названия. Знаете, есть особо внимательные зрители, которые очень пристально разглядывают наши полочки: что там такое стоит — Карл Маркс или Агата Кристи, совпадает с эпохой или нет.

— Наша профессия, — уверена Марина, — не менее творческая, чем, скажем, актерская. Ее не освоишь по учебникам. Только из рук в руки, от предыдущего поколения — следующему. Вместе с ключами от нескольких десятков ящиков, — ровно по числу спектаклей в репертуаре, — в каждом из которых ждут своего часа «играющие» в них предметы. Атмосферу на сцене создают не только люди, но и вещи — все эти скатерти и самовары, трости и веера, и ружья, которые непременно должны выстрелить в последнем акте. Между прочим, мы тоже немножко артисты: нередко перестановку для следующей картины приходится делать прямо по ходу действия. Всегда волнуюсь, особенно если это Малая сцена, где до публики — рукой подать. Никогда в ее сторону не смотрю. Да, забыть текст мне не грозит, но в мандраже можно выйти на площадку и не вспомнить зачем. 

До того как попасть в театр, я много лет работала в банке. Зарплата хорошая, карьера потихоньку движется — живи и радуйся. Но чем дальше, тем радости становилось меньше. Пока в один далеко не прекрасный день не поняла: то, что делаю, мне совершенно неинтересно. Выбор был не из легких — либо и дальше ходить на службу со слезами, либо на свой страх и риск искать занятие более увлекательное, чем монотонное пересчитывание чужих денег. Раз уж я так хочу работать в творческой среде, стоит рискнуть и хотя бы попытаться свою мечту осуществить. Проблема была в том, что я не очень хорошо себе представляла, чем именно мне хотелось бы заниматься. Года полтора я, что называется, искала себя. Наконец, судьба привела меня за кулисы МХАТа. Знаете, что меня тогда поразило больше всего? «Раздвоенность» происходящего: публика, неотрывно следящая за тем, что творится на сцене, даже не подозревает, какая жизнь скрыта от его глаз. Магия театра разве не в этом? Стать ее частью — разве не счастье?


Фото на анонсе: Артем Геодакян/ТАСС