Мария КОКОШ

27.07.2012

В моем детстве словосочетание «Нагорный Карабах» звучало грозно, почти как Карабас-Барабас. Его употребляли всегда вместе со словами «война», «кровь», «мирные жители», «гибель». Для меня это было «где-то там», далеко и неважно. Когда же приехав в Армению взрослым человеком, я наняла частного гида, моим первым вопросом было: «А в Нагорный Карабах съездить сможем?» — «Если хотите, сможем». Я захотела.

Ранним утром, поклонившись святому для Армении Арарату, осмотрев монастырь Хор Вирап, где в конце III века за проповедь христианства 15 лет просидел в яме Григорий Просветитель, я наблюдала суету местных ласточек: о чем, интересно, просят у Бога эти птахи, свившие в стенах монастыря бесчисленные квартирки из прутиков? О постоянном легком пропитании? О хорошей погоде, чтобы летать высоко и свободно? О здоровье птенцов? О гнезде с видом на Арарат? Сама я в то утро просила, чтобы Нагорный Карабах позволил мне увидеть себя.

Пока дорога живописно извивается вдоль берегов священного озера Севан (определение «священное» употребляется почти перед каждым серьезным местом, строением или явлением в Армении), обращаю внимание на мальчишек и взрослых, которые стоят вдоль трассы с забавно разведенными в стороны руками. Как будто встречают кого-то, чтобы обнять. Может, остановиться и броситься в братские армянские объятия? – «Не стоит, — удерживает меня гид, — если только Вы не хотите рыбы». — «Почему рыбы? — «Потому что эти люди показывают вам размер рыбы, которую продают».

Вот так воздушная иллюзия всеобщего братства обрела бренные контуры придорожной торговли. Рыба, впрочем, в Армении хороша. Особенно форель и сиг, короли озера Севан.

За время пути несколько раз останавливаемся у друзей гида — отведать вина. Понравилось домашнее, гранатовое. Вообще армянские вина с чистой совестью можно проигнорировать. То ли дело — армянский коньяк. И хоть местный завод давно уже во французских руках, а злые языки говорят, что и дух у напитка изменился, я солидарна с мистером Черчиллем. В смысле его привязанности к армянскому коньяку, который он, распробовав на Ялтинской конференции, пил до конца жизни, смакуя с сигарой. Патриотичные французы, кстати, недавно восстановили производство того самого, Черчиллем любимого «Двина».

Впрочем, вряд ли обо всем этом известно в крошечной карабахской деревне Ннги, известной гончарами, куда мы отправляемся первым делом по прибытии в Карабах. Хотя нет, это не совсем правда. Прежде мы навещаем столицу Степанакерт с утилитарной целью: нам срочно нужен рынок. От осмотра города гид меня отговаривает — ничего, мол, интересного. Все, что успеваю заметить на улицах: из окон обшарпанных семиэтажек рядом с белыми тарелками спутниковых антенн торчит нечто железное — не сразу понимаю, что именно. Шашлычницы, — прозаически констатирует гид.

Наша задача — купить на рынке калоши. Соваться в горную деревню без них равносильно предумышленному убийству обуви. Но уже при входе изменяю цели. Гипнотический дымок с ароматом джингалавац — истинно карабахского лакомства, лепешек, внутри которых 17 видов разных трав, на время вытесняет из головы всякие калоши. Позже в гостях мне провели мастер-класс — своими глазами видела, как 17 видов зелени резали мелко, руками перемешивали, солью и перцем присыпали, маслом поливали и в лепешку превращали. Названия ингредиентов звучат по-армянски распевно и непонятно. Однако многие знаю: были тут, среди прочих, крапива и лебеда. Далее — легкое лирическое отвлечение на сушеный кизил и сироп из шелковицы, волшебным образом избавляющий от кашля.

В горной Ннги, в гостях у родственников гида, меня из туриста-созерцателя очень быстро превращают в туриста-помощника. Хозяйка с утра месила тесто для лепешек, и теперь мы с ней вместе растапливаем печь — глубокую яму в отдельно стоящем сарайчике, пол которого покрыт серебристо-черной золой. Забрасываем хворост в темную глотку жаровни, и вот уже внутри все уютно потрескивает, искрится, а за окном кудахчут куры, взволнованные нашествием невиданных гостей в калошах 40-го размера. Что делать — выбор на рынке Степанакерта был не велик.

На самом высоком месте участка — залитой солнцем поляне, в тени цветущих яблонь и вишен хозяева выставляют грубо струганный стол и несколько старых стульев. В считанные минуты заполняют стол тем, что, как говорится, Бог послал. Рассыпчатый домашний сыр, мед, мацони, варенье из грецкого ореха и, конечно, хлеб, который мы только что испекли. Запахи пьянят жителя урбанистических джунглей.

Внизу слышится цоканье копыт: по узкой дорожке бредет груженный каким-то барахлом ослик под пристальным взглядом хозяйки — согнутой жизнью старушки в выцветшем синем платке и потертых шароварах. Попробовав угощение — всего по отдельности, я в предвкушении блаженства макаю ломтик сыра в душистый мед, отправляю божественную комбинацию вкусов в рот, слизываю с пальца капельку меда и — встречаюсь взглядом с хозяйкой дома. В глазах у нее не успевший сгруппироваться в улыбку приличия ужас. Да как же это? Мед с сыром?! Ну, да, так едят во всей Европе и у нас в России тоже… На самом деле умолкаю уже на словах «во всей», понимаю вдруг: вряд ли это стоящий аргумент для жителей крошечной карабахской деревни с вековой историей…

Наш следующий бросок — в село Ванк, уникальное место Карабаха. После 50 километров пути от Степанакерта по дороге, вытрясающей из путешественника не только фигурально — душу, но и буквально — некоторые предметы скарба, в горах, на высоте в 2000 метров над уровнем моря, по вдруг идеальному асфальту мы попадаем в Ванк. На время я даже забываю о долгожданной встрече с Гандзасаром — легендарным христианским монастырем, в усыпальнице которого, по преданию, лежит отрубленная Иродом голова Иоанна Крестителя.

Среди других сел, деревень и даже городов Карабаха Ванк кажется земным раем. Уроженец Ванка, а нынче скромный миллионер из Москвы Левон Айрапетян, родное село поднимает как собственный дом: построил детский сад, школу, больницу, отели, организовал несколько производств, даже маленький зоопарк есть. Из своего кармана платит пенсии старикам и семьям, потерявшим кормильцев. Территорию школы украшают маленькие забавные скульптурки. А вокруг — поля желтого рапса и красных маков колышутся под норовистым горным ветром.

Подхожу к храму Сурб Ованес Мкртыч — то есть святого Иоанна Крестителя. Правда это или миф, что голова святого захоронена именно здесь, никто не проверял. Но побывать здесь — настоящее везение, ибо это святое место многие десятилетия было отрезано от мира из-за войны. Кроме меня в храме была только семейная пара, и та явно местная.

Я думала о безлюдности карабахских монастырей в Нораванке, когда, щурясь от солнца, вглядывалась в древнее изображение Бога, высеченное в камне. Какое счастье, когда никто не наступает на пятки, желая занять твое место. Не надо торопиться. Кругом безлюдно, вечно.

Платан Чинар, которому 2000 лет, неподалеку от деревни Схторашен — это самое старое и высокое дерево на территории СНГ. Платан отбрасывает тень на площадь 1400 квадратных метров. Периметр ствола — 27 метров, площадь дупла — 44 квадратных метра, высота — 54 метра. Впрочем, табличка с этой информацией на трех языках — армянском, русском, английском — настолько ветхая, что с момента ее появления здесь и Чинар, вероятно, подрос, и тени от него стало больше. Местное население давно почитает дерево как святыню. Рядом бьет родник Тенджру, который испокон веков утолял жажду вернувшихся с поля крестьян, поил огромную чинару, крутил жернова мельницы. Источник, разумеется, тоже священный.

Ночью по дороге в Ереван гид решает показать мне еще одну церковь. В кромешной темноте, спотыкаясь, мы движемся к входу. Гид ныряет куда-то в сторону и совсем скоро возвращается с мальчуганом лет тринадцати, держащим связку ключей. Так я узнаю, что в храм в Армении можно попасть в любое время суток. Даже если он закрыт, с вероятностью девяносто процентов его для тебя откроют. Такая доступность молитвенного дома для всех и тогда, когда душа требует, а не согласно графику работы, на мой взгляд, выгодно отличает армянскую церковь. Видимо, недаром Армения — первая страна, принявшая христианство как государственную религию. Свечи здесь ставят в песок, но не по одной, а пучком. Может, такое пламя сверху виднее...