Эрик Булатов: «Я не лучше других. Просто я русский»

Юрий КОВАЛЕНКО, Париж

01.09.2013

5 сентября исполнилось 80 лет Эрику Булатову. Действительный член Российской Академии художеств, автор знаковых полотен «Слава КПСС», «Советский космос», «Живу — вижу», «Революция — перестройка». С 1989-го жил в Нью-Йорке. В начале 90-х переехал на ПМЖ во Францию. Накануне юбилея в парижской мастерской Булатова побывал корреспондент «Культуры».

культура: Круглая дата — повод для подведения итогов. Что было самым важным в твоей творческой жизни?
Булатов: Меня никогда не покидало ощущение, будто все еще впереди. А сейчас понимаю — кое-что существенное уже сделал. Я посвятил жизнь картине. В том числе в годы, когда трубили — она кончилась и никому не нужна. Думаю, что принес картине пользу, показал ее возможности. Я поставил своей задачей соединить современный концептуализм с классическим русским искусством. Склеить, как сказал Мандельштам, «двух столетий позвонки».

культура: Ты повсюду признан и востребован. Булатов — один из самых дорогих наших мастеров. Это и есть счастье для художника?
Булатов: В серьезной работе не до счастья — ищешь, понимаешь, что-то не вышло. Ну а рыночный успех никакого отношения к искусству не имеет. Все определяет только время. «Зайдите через тысячу лет, там поговорим»,?— сказал Маяковский.

культура: А если бы ты остался на обочине — забытым и невостребованным? Жизнь прошла бы зря?
Булатов: Не зря, если трудишься, делаешь, что можешь, и не становишься при этом злобным и завистливым мизантропом. Те же Ван Гог или Модильяни тяжело жили и погибли молодыми. Разве они зря прожили жизнь?

культура: Булатову-художнику присуще честолюбие?
Булатов: Еще какое! Люди искусства все безумно амбициозны. Здесь есть определенный резон. Каждый из нас умеет делать что-то лучше остальных, и именно это он считает главным в искусстве.

культура: Честолюбие не исключает зависти?
Булатов: И в зависти может быть что-то плодотворное. Вот я, например, ужасно завидовал Шостаковичу. Он был единственным, кто делал то, что мне хотелось, да не получалось. Завидовал и своему другу Олегу Васильеву, потому что не умел так писать пейзажи. Но это не мешало ни моей работе, ни нашей дружбе.

культура: Недавно вышла книга о шестидесятниках «Чужие?». Одна из глав посвящена тебе. Разве ты ощущал себя чужим?
Булатов: В 1988 году я прибыл в Париж с выставкой. Это было, с моей точки зрения, событием — впервые русский художник показывал свои работы в Национальном центре искусства и культуры имени Жоржа Помпиду. Считал, что приехал к друзьям, а эмиграция меня встретила как врага, в штыки. Думал, о моей выставке напишет «Русская мысль» (эмигрантская газета, издававшаяся во Франции.?— «Культура»). Но единственное, что там нашел — несколько строчек на последней странице. Их я запомнил почти дословно: «В Центре Помпиду открылась выставка русского художника Булатова. Представлены его работы с такого-то по такой-то год. Если по первым еще можно предположить, что из него кто-то может получиться, то по последним видно — все безнадежно». Это была не рецензия, а явное желание поставить на место хулигана, без очереди ворвавшегося в Париж.

культура: Не попадает ли наш художник за границей в профессиональный вакуум?
Булатов: Вакуум — это русская диаспора. Она варится в собственном соку. Я имею в виду советских диссидентов, которые приехали в Париж, как бы защищая свободу и «настоящее» русское искусство от всяких «самозванцев». Ну а во Франции мне было и есть с кем общаться — в частности, с Оскаром Рабиным, с Олегом Целковым.

культура: Прожив больше двадцати лет в Париже, ты, наверное, волей-неволей сам стал немного эмигрантом?
Булатов: Эмигрантское сознание мне совершенно чуждо. Я его боюсь. Наша диаспора замкнулась и оказалась оторванной от культурной жизни как Франции, так и России.

культура: Но Париж оказал на тебя какое-то влияние?
Булатов: Безусловно. Я ощутил свою связь с европейской культурой. В искусстве важен прочный культурный фундамент прошлого, который во Франции чувствуешь под ногами.

культура: Ты мне говорил, что именно в Париже ощутил себя по-настоящему русским.
Булатов: На Западе я все время понимаю — мои мозги сформированы русской культурой. Это не значит, будто я лучше или умнее. Русские «другие» не в ура-патриотическом смысле. Мы имеем право на «инаковость» не для того, чтобы противопоставить себя остальным, а дабы включиться в общий культурный поток. Я хочу отстаивать свою принадлежность к русскому искусству, его равноправное место в европейской культуре. В этом и состоит миссия моего поколения.

культура: Разве оно справилось с этой миссией?
Булатов: Пока не справилось. На Западе по-прежнему считают, что русского искусства как не было, так и нет. Тут еще играет роль европейское чванство и высокомерие. Даже серьезные российские художники, живущие в Париже, выставляются только в русских галереях.

культура: Может, наши мастера сами в этом виноваты?
Булатов: Безусловно. Мы не можем о себе заявить. Отдельных художников признают — и я не считаю себя обиженным — но это личный успех. Как в свое время был огромный успех у Шагала, не имевшего отношения к русскому искусству. Рядом с ним в Париже жили в нищете Гончарова и Ларионов.

культура: Так в чем же принципиальное отличие нашего искусства от западного?
Булатов: Во-первых, русская живопись XIX века учила жить. Во-вторых, отличаются наши зрители — у них иная эмоциональная потребность. Если для французского сознания искусство украшает быт, то для русского оно нужно, чтобы жить. Кроме того, наш художник нуждается в зрителе, как в соучастнике и в соавторе. Он как бы старается внушить публике собственное отношение к тому, что изображает. Особенно это важно в пейзажах, например в левитановском «Вечернем звоне». Глядя на полотно, мы слышим автора, переживаем его состояние.

культура: Почему ты считаешь первой по-настоящему важной русской картиной «Явление Христа народу» Александра Иванова?
Булатов: В ней впервые художник обращается прямо к зрителю. Иоанн Креститель указывает персонажам, стоящим на переднем плане картины, куда именно надо смотреть — на идущего к ним Христа. Александр Иванов надеялся, что реальные зрители присоединятся к героям полотна и тоже «войдут» в картину. Мне кажется, его замысел остался декларацией.

культура: В России живопись оказалась пасынком великой литературы. В нашем изобразительном искусстве нет ни Пушкина с Гоголем, ни Достоевского с Толстым.
Булатов: К сожалению, это так. Если бы картина Александра Иванова получилась, может состоялась бы и вся наша живопись. Она стала бы для искусства тем же, чем «Война и мир» для литературы.

культура: Почему Париж, который всегда был столицей искусства, сегодня превратился в культурную провинцию?
Булатов: Это был долгий процесс. Решающее значение имела Первая мировая война. После нее Париж не смог вернуть себе прежние позиции. В ту эпоху русский авангард делал то, что французы не умели. Далеко впереди оказался и немецкий экспрессионизм. Большую роль сыграла также Вторая мировая, когда Франция испытала колоссальное унижение. Потом французы окончательно скисли. Сегодня здесь во всем чувствуется усталость и сдача позиций.

культура: Среди твоих друзей всегда было много писателей и поэтов. Когда-то ты дружил и с Владимиром Сорокиным…
Булатов: В какой-то мере он был моим протеже. Пришел ко мне мальчик, похожий на романтического героя, и принес свои рисунки — изысканные. Увидел у меня в мастерской картины. Потом снова позвонил и принес на этот раз тексты — оказывается, мои работы произвели на него такое впечатление, что он бросил рисование и занялся литературой. Его рассказики мне показались интересными. Я показал их друзьям, им они тоже понравились. И Сорокин стал приносить новые сочинения. В них появился садизм, от которого мы его предостерегали. Он выслушивал, никогда не возражал, а потом приносил еще более садистские вещи. Пришлось с ним расстаться.

культура: Тебе сейчас интересно возвращаться в Россию?
Булатов: Как только у меня появляется возможность, обязательно приезжаю. Москва остается моим городом. Во Франции мне не хватает русской природы. Да и профессионального общения тоже.

культура: ГМИИ имени Пушкина только что возглавила Марина Лошак. Будь ты директором, какую политику проводил бы?
Булатов: Думаю, Пушкинский музей останется таким, каким был. Мне бы хотелось, чтобы Марина Лошак устраивала интересные выставки художников-классиков. Это не место для экспозиций современных мастеров. Зачем их тащить в Пушкинский? У каждого должно быть свое место. Я также не понимаю, зачем подобных художников столь часто показывают в Лувре. Глупость какая-то.