Борис Эйфман: «Если бы я женился на дочери миллионера, то как творец просто бы кончился»

Светлана НАБОРЩИКОВА

21.01.2015

27 и 28 января на сцене Александринского театра Санкт-Петербургский театр балета Бориса Эйфмана представит спектакль Up and Down по мотивам романа Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Ночь нежна». Накануне премьеры Борис Эйфман рассказал «Культуре» о своем видении произведения американского классика.

культура: Последнее время Вы обращались исключительно к русской литературе — «Анна Каренина», «Чайка», «Онегин», «По ту сторону греха» — новая версия «Братьев Карамазовых». И вдруг — американский роман, в России хотя и известный, но не столь популярный.
Эйфман: Я верю своей интуиции — она редко меня подводила на протяжении тех 50 лет, что я занимаюсь сочинением хореографии. О романе Фицджеральда я думал весь минувший год и понял: создание его сценической интерпретации может открыть новые возможности для балетного театра.

культура: «Ночь нежна» — роман обширный, многослойный. Какие из сюжетных линий обнаружили упомянутые возможности?
Эйфман: Те, которые связаны со взаимоотношениями двух главных персонажей — Николь, пациентки клиники для душевнобольных, и Дика Дайвера, талантливого психиатра. Герой спектакля влюбляется в свою подопечную, и начавшийся между ними роман порождает в докторе сомнения, ведь врачебная этика запрещает преступать определенную грань в процессе общения с больным. После свадьбы с Николь Дайвер покидает клинику, забрасывает практику и посвящает жизнь жене — наследнице огромного капитала. Погружение в мир роскоши оборачивается для него трагедией. Доктор уничтожает собственный дар и теряет свое «Я». Я убежден, что человек никогда не оправится от предательства, если оно совершено по отношению к самому себе. В итоге Николь выздоравливает, возвращается в свой круг, а Дик деградирует и оказывается в той же клинике, но уже в качестве пациента.

культура: Фицджеральд сам пережил нечто подобное. Этот балет отчасти и его история?
Эйфман: Да, его жена долгое время провела в психиатрической лечебнице. Предательство собственного дара — также близкая для Фицджеральда тема. У писателя даже есть исповедь, которая называется «Крах» — о том, как он прокутил, растратил впустую свой талант.

культура: Теперь понятно, почему Вы назвали свой балет Up and Down. Исследование взлетов и падений — и духовных, и физических — Ваша любимая тема. Как и тема сумасшествия — треть предыдущего балета «Роден» тоже проходит в психиатрической клинике.
Эйфман: Но в «Родене» нет психоаналитического начала. Есть изображение обреченности гениальной Камиллы Клодель с чередованием моментов умопомрачения и просветления рассудка. Здесь же — действительно тема взлетов и падений, и дана она в эволюции. В самом начале спектакля Дик Дайвер — почти мессия. Он исцеляет душевнобольных, подобно Христу, изгонявшему бесов. А в финале этот персонаж — безумный, опустившийся мужчина, тогда как его бывшая супруга и пациентка становится успешной женщиной…

культура: Действие «Онегина» и «Чайки» Вы перенесли в современность. В каких исторических декорациях разворачивается новый балет?
Эйфман: В тех, что предусмотрены Фицджеральдом. С одной стороны, это европейско-американская история — действие происходит на юге Франции и в швейцарской клинике. С другой — универсальный сюжет, актуальный для любой страны и эпохи. В нашем случае это 1920‑е годы, период хрупкого мира между двумя войнами. Карнавал жизни, на фоне которого разворачивается человеческая трагедия. В балете звучат джазовые композиции Гершвина, а также произведения Шуберта и Берга. Три музыкальных начала: эмоциональная стихия конкретного исторического времени, лирика и психоделия. Переносить действие в наши дни не вижу смысла. Век джаза — восхитительная эпоха с неповторимым стилем. А нынешнее время пусть дарит нам свои сюжеты.

культура: Верность своему творческому дару, судя по Вашим балетам, тема вневременная и для Вас постоянно актуальная. Как сами боретесь с искушениями?
Эйфман: Создаю внутри себя некое духовное убежище. У меня есть несколько уровней восприятия окружающей действительности. На внешнем я открыт всем. А последний, внутренний уровень — это моя броня, цитадель. Проникнуть туда никто не может. Чтобы сформировать его, нужно иметь четкое представление о своих жизненных приоритетах.

культура: Умение найти единственно верный для себя путь — это природный дар или привилегия возраста, опыта, мудрости?
Эйфман: Для меня — привилегия мудрости, которая приходит с опытом. Я счастлив, что чувствую в себе внутреннее развитие. Помню, каким был в сорок лет: не мальчик уже, конечно, но если сравнивать с моим сегодняшним мироощущением, просто ребенок. Думаю, только после пятидесяти начал что-то понимать. Видимо, по-настоящему проснулись гены моих мудрых предков. Процесс был долгим. На протяжении многих лет я словно созревал для самого важного в своей жизни. Сейчас я строго придерживаюсь одного правила: отсекать все лишнее, оставляя то, без чего жизнь немыслима.

культура: Что, например?
Эйфман: Семья, работа. Моя миссия — служение искусству, в которое я искренне влюблен. Я не коммерческий человек. Рассматриваю творчество как инструмент познания мира и, подобно исследователю в лаборатории, все время что-то ищу. Не скольжу по поверхности, а стремлюсь вглубь. Иной раз хочется объять необъятное. Я чувствую себя сейчас абсолютно свободным человеком, хотя на самом деле, конечно, тотально зависим. Академия танца, проект Дворца танца, театр — все это подразумевает массу обязанностей. Но таков мой выбор. Возможность жить своей творческой жизнью и есть привилегия, дар судьбы.

культура: Любовь Вы от этого процесса не отсекаете?
Эйфман: Любовь — к искусству, своим близким — дарит вдохновение. Но страсть всегда только разрушала меня, мешала состояться как художнику. Потому что страсть, как и искусство, требует полного самопожертвования. Я бы не стал собой, если бы, как Дик Дайвер, женился на дочери миллионера, вошел в круг богатых бездельников. Возможно, некоторое время я был бы счастлив, но как творец просто кончился бы. Искусство требует жертв. И это не пустые слова.