Алексей КОЛЕНСКИЙ

07.06.2013

В Москве завершились съемки фильма Кшиштофа Занусси «Инородное тело».

Команда «Мотор!». По алюминиевым рельсам медленно скользит операторская тележка, восемь метров вдоль торца двухэтажного блока бывшего СИЗО (1-й Щипковский переулок, дом 16). Наедине с камерой, вдоль зарешеченных окон бредет породистый оливково-бледный юноша в сером костюме — восходящая итальянская звезда Риккардо Леонелли. В кадре — главный герой психологической драмы Кшиштофа Занусси.

Менты не виноваты в злоключениях итальянца в России: молодую жизнь сломал крупный бизнес. Кино, однако, не о коварстве топ-менеджмента транснациональной корпорации, а о любви, которая зла. Расставшись с девушкой, ушедшей в монастырь, юноша попадает во власть языческой жрицы, корпоративной бизнес-стервы, требующей жертв.

Москва выступает в контексте истории как центр силы, решающей судьбу героя. Точку в его духовных поисках ставит свидание с иконой Успения Богородицы на Крутицком подворье. Образ, кстати, привез из Польши пан режиссер.

Проект выйдет в следующем году, к 75-летию Занусси. Отсняты последние московские эпизоды, материал готов в монтаж. На площадке не протолкнуться: съемочная группа — человек двадцать, а гостей — за тридцать. Кроме журналистов, в перерыве между дублями пана Кшиштофа окружают приглашенные на площадку студенты Высших режиссерских курсов, и натурная съемка превращается в мастер-класс.

Занусси: Кино — это рассказ, а не картинки. История обретет экранный образ, если вы сумеете распознать ее среди житейских парадоксов.

Недавно мой продюсер — крупный, полный человек — встретив меня в гостинице, заключил в объятия, держал и не отпускал. Я уже не знал, как выкрутиться, а он начал падать. Сердечный приступ. Мы потеряли время, пропустили беду. Вчера на съемки приходил мой друг, Владимир Хотиненко, крепко обнялись. И вся группа расхохоталась. Часто то, что выглядит смешным, на самом деле серьезно. И наоборот.

Есть сюжет, который я немного изменил и включил в картину. Жил в социалистической Польше пожилой писатель, публиковавший книги на Западе. За это над ним собирались устроить показательный судебный процесс. Но передумали, решили не трогать под честное слово. А он был алкоголик, и его собака туда же — все, что хозяин не долакал, она вылизывала. Это обстоятельство легло в основу жизненной трагедии. Писатель лежал на животе, дочь готовилась сделать ему укол и протирала спиртом зад. В это время из ЦК позвонил человек, она взяла трубку, чтобы передать отцу. Но и животное времени не теряло. Он заорал: «Пошла вон, собака!» И суд состоялся. А ведь его могло не быть...

культура: Пан Кшиштоф, позвольте поблагодарить Вас за правильную русскую речь, будто позаимствованную у XIX века.

Занусси: Мне очень приятно, вы мне льстите.

культура: Только отчасти... Насколько я понял, Ваш герой пересекает пол-Европы, и его путь завершается в Москве.

Занусси: В Варшаве. Здесь мы снимаем последнюю сцену картины, мой герой терпит жизненный крах. Московская полиция тут ни при чем — в России люди с Запада часто оказываются беспомощными жертвами непонятных им обстоятельств. С другой стороны, юноша встречается с монахом, выбравшим тот же путь, что и оставившая героя девушка. Православный подвижник бросил все, что имел в мирской жизни. Открыл для себя любовь, которую на земле не найти. Не многие люди верят в ее возможность.

культура: Польское кино любили у нас прежде всего за то, что в нем фигурировал сильный, объемный, плотно вписанный в историческую и социальную конкретику лирический герой. У Вайды и Кеслёвского... Ваш персонаж часто оказывается бессильной игрушкой обстоятельств, среднестатистических погрешностей жизни.

Занусси: Оценка зависит от выбранной точки зрения. Люди, воспитанные в коммунистические времена, на марксизме, подчеркивали зависимость персонажа от социальных и политических реалий. Человек, ориентирующийся на западное мышление, настаивает на личной свободе, на том, что он сам ежедневно решает, как жить. И принимает ответственность за свои решения. Мне близок этот подход, и мои герои существуют в данном контексте. Но случается так: судьба, как в греческой трагедии, все решает за них.

культура: Судьбы много в Ваших картинах.

Занусси: Это так. Но, как вы знаете, я католик. И то, что греки называли «судьбой», называю Божьим решением.

культура: Вы производите впечатление человека, который умеет радоваться, получать от жизни удовольствие. Христос Воскрес! Дрогнуло сердце?

Занусси (просияв улыбкой): Конечно!

культура: Что еще Вас радует?

Занусси: Надежда на то, что мы живем в сотворенном мире, он — не «работа пьяной обезьяны». В нем царит не абсурд, а Чья-то мысль, не открытая нам. Как же не радоваться? Страшно подумать, что и за последней чертой торжествует несправедливость, которая поражает нас в этой жизни: один красивый, другой нет, Икс одарен, Игрек бездарен, кто-то болеет раком, а кто-то — нет. Мы не можем не удивляться и не спрашивать всякий раз: почему так?! У меня есть надежда, ощущение какой-то непостижимой логики жизни. И я улыбаюсь.