Елена ФЕДОРЕНКО

28.05.2013

Когда знаменитые люди уходят, то разговоры о них получаются гладкими и сусальными, будто с земли улетел светлый ангел. Но вспоминать их все-таки надо со всеми достоинствами и недостатками.

Александр Абдулов был очень хорошим, тонким, гротесковым по сути актером. Спектакли и фильмы с его участием пользовались огромным зрительским спросом. При этом взрывной темперамент и до бесшабашности пылкая жизнь давали немало благодарных поводов старателям желтой прессы. В интернете ссылок на описания абдуловских похождений, экстремальных поступков, фрондерских стычек с чиновниками — пруд пруди. Что на самом деле было, а что придумано недоброжелателями?

29 мая Александру Абдулову исполнилось бы всего 60 лет. Мы вспоминаем о нем с народным артистом России Сергеем Степанченко. Они дружили и делили один гримерный стол в родном театре «Ленком».

культура: Помните первую встречу?

Степанченко: Прекрасно помню — 27 апреля 1985 года, когда я пришел показываться в театр, и Александр Гаврилович, Саша, сидел среди членов худсовета. После показа он подошел ко мне и сказал добрые слова, похожие даже на напутствие.

культура: Подошел к Вам, актеру, прибывшему из Сызрани? Может, вспомнил, как сам когда-то приехал из Ферганы? Он еще говорил, что явился «как дворняжка, которая собиралась завоевывать Москву»…

Степанченко: В этимологию поступка я не вгрызался. Наверное, и Фергана имела значение. Саша вообще-то не скупился на комплименты. Он не стыдился собственного мнения и ни с кем его не сверял. Саша — из тех, которые не стесняются предлагать свои соображения по ходу репетиций. Соображения эти могли казаться сумбурными и нечетко выраженными, но в них нередко заключалось хорошее зерно, и оно в результате «прорастало». И еще одно качество, нечасто встречающееся в нашей среде — умение воздать должное партнеру. Я свидетельствую: Саша говорил об удачах в превосходных степенях — и самому актеру, и окружающим.

культура: Высказывать свое мнение вопреки обстоятельствам, — может быть, в этом проявлялся характер, задиристый и без тормозов?

Степанченко: Здесь сказывались, наверное, театральные гены: мама — гример, папа — актер и режиссер, детство за кулисами. Думаю, он пришел в институт с хорошей семейно-театральной закваской. К тому же, парень видный.

культура: Подросток Саша Абдулов не хотел в артисты и даже сопротивлялся настояниям отца. Гаврила Данилович же испытывал благоговение перед искусством и, входя в театр, всегда снимал шляпу.

Степанченко: Отцу, думаю, хотелось, чтобы Саша стал именно столичным артистом, двинулся дальше, нежели он сам. Из провинции в столицу нужно добраться, поступить, продержаться. Трудности Саша преодолел, его жизнь ведь не розами была устлана. Общежития — и в институте, и в театре, скудное существование, требующее подработок — все было в юности. Но у него получилось то, о чем мечтал отец.

культура: Расскажите о фильме «Гиперболоид инженера Гарина», который Александр Гаврилович не успел завершить и где Вам отводилась одна из главных ролей.

Степанченко: Я играл Шельгу — сотрудника угрозыска. С идеей экранизировать роман Саша носился долго, несколько раз казалось, что вот-вот начнем снимать. Но в последнюю минуту он все откладывал. Понимал, что такой масштабный материал может потянуть, только проверив себя в режиссуре, и снял «Бременских музыкантов» и «Лузера». В «Гиперболоиде» Саша мечтал сыграть одержимого идеей Гарина. Причем эту роль, да и фильм в целом, он строил на реалиях современности. Пригласил из Владивостока нашего общего товарища Юру Гончарова, вместе с ним они писали сценарий. Последним Сашиным летом начали снимать. Все сиюминутно правилось и переписывались диалоги.

За четыре дня до ухода, 30 декабря, мы с Сашей встретились. Он сказал, что отснято 40 процентов картины, и в феврале продолжим. Трудная далекая натура почти вся была уже снята — в Балаклаве и в Астрахани, оставались — павильоны и интерьеры. Жалко, что картина осталась незаконченной.

культура: Вы уже крепко дружили, когда у Саши происходил переход от романтических ролей к гротесковым, характерным. На мой взгляд, они ему больше шли.

Степанченко: На самом деле Саша всегда был гаером, клоуном, таким Коровьевым-Фаготом. Фагота он, кстати, мечтал сыграть и сыграл в фильме Бортко. Ясноглазые герои привлекали его меньше. Он их играл, конечно, но ему хотелось побольше таких, как Менахем Мендл в «Поминальной молитве». Как хорошего клоуна его привлекал материал, где есть характерность, возможности построить небывалое, доселе непримеряемое на себя. Мне-то кажется, что и в лирических его ролях существовала доля скрытой издевки. Если внимательно присмотреться, он слегка подтрунивает, подшучивает над своими персонажами, наделяет их какими-то забавными и милыми странностями, в жесты и мимику поселяет смешинку, что ли. Даже в трагических ролях — например, в его Немом в «Шизофрении» — проскакивают интонации этакого чертенка.

культура: Существуют мистические пересечения. Рок над «Анной Карениной» Соловьева. Завершая работу, и Александр Абдулов, и Олег Янковский узнали о своей страшной болезни. Есть предания о том, что не стоит подходить близко к «Мастеру и Маргарите» Булгакова. В фильме «Ниоткуда с любовью, или Веселые похороны» Владимира Фокина по Улицкой Абдулов сыграл художника, умирающего от рака. Говорил ли он что-нибудь по поводу такого страшного совпадения?

Степанченко: Нет. Не помню, чтобы он с кем-то обсуждал свое состояние. Не было такого — мол, давай поговорим о моих болячках. Он умудрялся, будучи уже глубоко больным, общаться бодро, а не в жалостливом русле. Не страдательно и без понурости, как человек, на короткое время попавший в неприятную ситуацию, и готовый вот-вот из нее выскочить.

культура: Был силен духом или искренне верил в то, что поправится?

Степанченко: Верил, конечно. Бог заботился, думаю, о нем — не давал кинуться в отчаяние. Наверное, нехорошо, что я рассуждаю о промысле Божьем, но ведь это огромный подарок — не лишиться внутренних сил до конца дней. Он думал, что будет жить долго и счастливо, воспитывать дочь Женю.

культура: Саша любил Ксению Алферову, и ее день рождения считал своим праздником. За десять месяцев до ухода из жизни появилась Женя Абдулова. СМИ заходились восторженными рыданиями: единственная, долгожданная, позднее счастье etc.

Степанченко: Умеют раздувать! У Саши глаза светились, как у каждого отца, но не более того.

культура: Какая она сейчас?

Степанченко: Шестилетняя Женя очень похожа на Сашу, даже, скорее, на Сашину маму. Такая же статная, с настойчивым русским характером, крепка в руках и повадках, тверда в голосе. Она девочка со стержнем, не рохля — абдуловская кровь дает себя знать.

культура: Трудно представить Александра Абдулова старым. Чтобы принять старость, надо менять ритм жизни, а он у него оставался бешеным и с непрогнозируемыми поворотами.

Степанченко: У меня хорошее воображение и представить Сашу седовласым, в валенках, в ватных штанах, с бородой могу. А мог бы он изменить ритм жизни? Наверное, нет. Он как комета — вылетела из какой-то точки и где погаснет — неизвестно. Саша пронесся по своей короткой жизни огненным смерчем.

Хорошую историю вспомнил. Одну из частей «Шизофрении» мы снимали в 17-й зоне в Череповце. 90-е годы, неразбериха в стране, голод. Удивительные люди руководили этой зоной, не бездушные, сострадающие осужденным. Например, говорили: «Сложно с питанием, хорошо, что спонсоры 10 тонн гороха дали», а врач от зарплаты отказался, чтобы купили лекарства для заключенных. И в это голодное время нам приносят от осужденных двух поджаренных кроликов. Накануне Саша услышал, что к одному из заключенных издалека приехала мать, но ей не разрешают увидеть сына, потому что недавно к нему барышня приезжала — лимит на свидания исчерпан. Саша — к начальнику: «Прошу, дайте сегодня всем, кто в приемной, свидания». На начальника подействовало — восемь приехавших смогли встретиться со своими родными. Кролики оказались трогательным жестом благодарности. Для нас-то: подумаешь, кролики! Но люди в неволе растили их, откармливали — может быть, чтобы съесть на праздник, а, может, с этими живыми существами они разговаривали.

культура: Какую-нибудь историю празднично-буйной жизни вспомните?

Степанченко: В любом человеческом собрании: в гримерке, на репетиции, на спектакле, на съемочной площадке, в застолье — Саша оказывался в центре, вокруг него — остальные. У него всегда находились замечательные истории по случаю, и он великолепно их рассказывал, мог самую незначительную сценку уморительно разыграть в лицах.

культура: Праздничные посиделки были для него потребностью?

Степанченко: Вокруг Саши собирались разные люди — по возрасту, характерам, вероисповеданию, профессии, национальности, может, только пигмеев не наблюдалось. Радость творилась за его хлебосольным столом. Даже большим политикам не всегда складно удается объединить разношерстных людей. Саша же умудрялся всех, кто рядом, превратить в общий коллектив. Помню, как дружески общались азербайджанцы, украинцы, выходцы с Кавказа и Прибалтики. Складывалась единая маленькая семья бывшего СССР — всем весело, все любили друг друга, словно им привили вакцину радости. Сережа Никоненко один раз сказал, что, когда познакомился с Абдуловым, ему показалось, что он окружен его повышенным вниманием: «А потом присмотрелся и понял, что каждый считает, что именно к нему Саша относится по-особому и любит больше». Когда в начале 90-х мой отец приехал на обследование в Москву, ему предложили платную операцию — за 15 тысяч рублей. По тем временам таких денег ни у кого из нас не было. Саша только что открыл собственное театрально-концертное объединение и, не задумываясь, сказал, что все оплатит. Деньги не потребовались, но готовность прийти на выручку человеку не самому близкому, не забуду никогда.

культура: Абдулова и Пельтцер связывала особая дружба? Последний год, играя в спектакле «Поминальная молитва», она забывала текст, и зал, понимая это, замирал. На помощь приходил Абдулов, играя за двоих. 

Степанченко: В их взаимоотношениях было что-то материнско-сыновнее. Он словно развернул над Пельтцер крылья любви, сострадания, помощи: и на сцене, о чем Вы вспомнили, и в жизни. Заботился о ней деликатно, ничем этого не выдавая.

культура: Они же и в карты любили сыграть?

Степанченко: Поигрывали на гастролях — нет-нет, да распишут пулечку. Оба — азартны и отлично играли в преферанс. Пельтцер была человеком светлым, и я не знаю таких, кто к ней оставался равнодушным. Помню, приехали в Москву мои родители, а они к выбору моей профессии относились…

культура: не как Абдулов-старший…

Степанченко: …именно. Считали, актерство баловством. Родители пришли на «Поминальную молитву». Мы с Татьяной Ивановной освобождались одновременно, незадолго до антракта, и шли в актерский буфет. Сидим, пьем чай, беседуем — всегда есть о чем. Заходят родители, мама видит нас вместе, а для нее Пельтцер — небожитель. Татьяна Ивановна оценила мамину реакцию и говорит: «А мы дружим с вашим-то». У матери слезы потекли. Пельтцер, по-моему, какую-то педагогическую акцию провела — она была толковой и мудрой. Они с Сашей люди одной породы.

культура: Абдулов был успешен и популярен, — зачем ему понадобились «Задворки»?

Степанченко: Вечера «Задворки» появились в 1987-м, на стыке времен, когда старый мир потихонечку уходил, а новый еще только предчувствовался. Непонятно, что впереди, но уже колышется, волхвуется. Вот и придумалась форма взаимодействия вглядывающихся в будущее актеров с публикой — просвещенной и неслучайной. Молодые Гарик Сукачев, Шевчук, Макаревич, нестареющие Градский и Вознесенский, группа «Ноль» и много-много других, кто опережал или знал время, каким оно может быть. Вырученные с «Задворок» средства шли на восстановление Храма Рождества Богородицы в Путинках, что рядом с нашим театром, на помощь детским домам, инвалидам, малоимущим.

культура: Все-таки зачем Абдулову нужны были ночные работы, репетиции, посиделки при его загруженности и переутомлении?

Степанченко: Не мог иначе. На ночных посиделках рождались новые идеи. Иногда Саша вообще не спал. Авансом брал время, а заодно и здоровье у судьбы, потому и ушел так скоро. Мог сорваться среди ночи и совершить какой-то поступок, необдуманный или обдуманный, но казавшийся сумасшедшим. Саше нравилась песня Макаревича: «Все отболит, и мудрый говорит: / Каждый костер когда-то догорит». Но он не мог жить аккуратно, дозированно расходовать себя