Кирилл Арбузов: «Отец расплачивался за свой эгоизм»

Анна ЧУЖКОВА

26.05.2013

26 мая исполняется 105 лет со дня рождения автора легендарных пьес «Таня» и «Иркутская история», одного из самых известных советских драматургов Алексея Арбузова. Корреспондент «Культуры» встретилась с его сыном, написавшим об отце несколько книг.

культура: Что помните из детства?

Арбузов: Когда я пошел в школу, почему-то дико располнел. Представляете, каково быть толстым с такой фамилией? Это же кладезь для всех острословов! Зато в пионерлагере в тихий час мне разрешали не спать, чтоб не поправлялся. Отец со мной боролся, когда на это было время. Пытался сурово воспитывать: заставлял заниматься гимнастикой, закалял, ставил под холодный душ. Пока не уезжал в очередную командировку, ведь две трети года проводил не дома. И тут меня опять начинала баловать мама... Помню, мне было 12 лет, поехали путешествовать по Волге на пароходе. Папа дал сладкую булочку, а потом сказал: «Сейчас же десять кругов по палубе!»... Лето мы проводили на Рижском взморье. Представляете: пустой пляж, идет мелкий противный дождь, восемь утра. Только где-то на горизонте маячат люди под зонтиками, с поднятыми воротниками, а мы в трусах бежим в холодную воду. Ужас!

культура: По дневникам Вашего отца у меня сложилось впечатление, что он был требователен прежде всего к себе самому.

Арбузов: Конечно. Не знал выходных и отпусков. Минимум четыре с половиной часа ежедневно проводил за письменным столом. Писал или на Рижском взморье, или в Ялте. Любил работать подальше от семьи. К тому же в коммуналке, где мы поначалу жили, была чудовищная атмосфера. Представьте, соседи — уголовники. По фамилии Налетовы: папаша с гармонью, в валенках и пальто поверх трусов и сынок, который периодически возвращался из тюряги. Их радостные встречи переходили в пьяную поножовщину... Слава Богу, в 57-м мы получили квартиру.

культура: А как Арбузов отдыхал?

Арбузов: Любимым развлечением был футбол. На матчи ходили вместе. Тогда публика на стадионах была другая, мы встречали мхатовцев, вахтанговцев, многих литераторов. Почти все болели за «Спартак». Папа дружил с братьями Старостиными, да и вообще со многими спортсменами. А еще увлекался теннисом.

культура: Отец брал Вас с собой в театр?

Арбузов: Он водил меня с самого раннего возраста в ТЮЗ, в Центральный детский. Нас всегда принимали с особым уважением, сажали в директорскую ложу. А позже ходили и к вахтанговцам, и в Маяковку... К «Современнику» у папы отношение было критическое. Он был приверженцем более поэтического, условного театра. Ну и «Современник» платил той же монетой.

культура: То, что Вы поступали в театральное — влияние отца?

Арбузов: Папа думал, пойду по его стопам: начну как актер, стану режиссером. Почему-то считал, что смогу сделаться звездой. Я поступил в Школу-студию МХАТ. Но учился очень тяжело — был достаточно зажатым мальчиком, а туда шли такие зубры... Тем более все знали, что я сын одного из самых знаменитых драматургов. И отношение соответствующее, мол, прошел по блату.

культура: Неужели не так?

Арбузов: Отец МХАТ доефремовского периода терпеть не мог: официозный, псевдореалистический театр, который жил успехами прежних лет. А папа обладал одной очень неприятной чертой — любил резать правду-матку. Если постановка плохая, он всюду публично говорил, что спектакль отвратительный и смотреть его невозможно. А иногда скрашивал и выразительными метафорами, например: «Глядя на сцену, ощутил такое негодование, будто группа негодяев на глазах насилует любимую девушку». Это про одну из чеховских пьес на сцене МХАТа. Массальский, Тарасова ненавидели его лютой ненавистью. И вот я появляюсь в Школе-студии...

культура: Как же Вы решились?

Арбузов: Сначала провалился на третьем туре в «Щуке». Вхожу на прослушивание в огромный спортивный зал: комиссия, полторы сотни зрителей. И тут меня осветили прожектором... Помню только, как потели ладони и дрожали колени. А потом все-таки закончил Щукинское, перешел туда из Школы-студии. Но настоящее творчество началось, когда ушел из театра и стал заниматься искусствоведением, а потом разбирать архив отца. Это больше соответствует моему характеру. В чем-то я в папу — интроверт.

культура: Интровертом он был весьма публичным...

Арбузов: Да, всегда множество людей вокруг. Но в дневниках постоянно писал, что одинок. А еще он никогда не рассказывал о своем детстве, зато любил говорить о комсомольской юности, о 30-х, студии Арбузова-Плучека. Тогда отцу удалось сделать хоть что-то живое. Да, это были спектакли про коммунистические стройки и соцсоревнования, но настоящие.

культура: Арбузов начинал творческую карьеру с бойким революционным задором, а прославился как тонкий лирик, вполне аполитичный. Как думаете, благодаря чему произошла такая перемена?

Арбузов: Наверное, главную роль сыграл возраст — сошла ребяческая шелуха. Он многие пьесы выпустил позже в новой редакции, без комсомольских хоров и лозунгов. Видимо, другое после войны наступило мироощущение... Хотя нельзя сказать, что в идеях молодости он разочаровался. Ведь воспитывал нас на коммунистических идеалах. Мне с детства внушали, что мы живем в самой справедливой и замечательной стране, а Октябрьская революция — мать родная. Ни о каких репрессиях на кухнях не говорили, хотя ближайшего друга отца, Александра Гладкова, в 48-м посадили. Помню, как подростком находил в доме книги с вырванными предисловиями или вырезанными бритвой фамилиями. И когда спрашивал, почему так, мама всегда старалась перевести тему. А про Гладкова говорила, будто арестовали не за хранение запрещенной литературы, а потому что воровал книги из Ленинской библиотеки. И он действительно этим грешил, даже изготовил специальный пояс, за которым носил их — редчайший библиофил!

культура: Ваш отец болезненно относился к критике?

Арбузов: Да. Кстати, папу страшно ругали «Советская культура» и «Театральная жизнь». Двумя его главными врагами были критики Абалкин и Зубков. А недавно я нашел письмо Арбузова Фурцевой. Он вымаливал у министра культуры, правда, очень интеллигентно, возможность поехать на постановку своей пьесы за границу. Там была такая фраза: «Умри Зубков, но у меня премьера «Потерянного сына» в Токио!» И в этом же письме: «Прошу Вас обратить внимание на пьесу молодого драматурга Эдварда Радзинского «Наташа». По-моему, в этом человеке есть нечто моцартовское. Буду очень печален, если окажусь не прав». И оказался прав. А «Наташа» впоследствии стала известна как «104 страницы про любовь».

культура: Ваш отец был способен на красивые жесты?

Арбузов: С женщинами. Хотя был даже немного скуп в мелочах. Например, если его друг Розов ехал в какую-нибудь далекую «зарубежную заграницу», обязательно привозил своим детям кучу шмоточек и безделушечек. А отец нам честно говорил: «Везти подарки? Еще чего! Я лучше посижу на Елисейских полях в хорошем ресторане».

культура: Кстати, в каких отношениях он был с другими драматургами-лириками?

Арбузов: Вампилова можно назвать учеником отца. Папа очень его любил и пьесы продвигал. Помню, как носился с «Утиной охотой». Володина спасал в конце 50-х от всех этих Абалкиных-Зубковых — выступал на театральных конференциях.

культура: А сейчас арбузовские пьесы ставятся редко...

Арбузов: Это у нас. Зато только за последний сезон премьеры вышли в Лондоне, Нью-Йорке и две в Токио.

культура: «Все отчетливее ненавижу женщин», — писал Ваш отец в дневниках. Совершенно не вяжется с творчеством, да и на фоне его судьбы выглядит нелепо.

Арбузов: С одной стороны, он их очень даже любил. И спросили бы вы у моей покойной матери — как! Но он искал идеал. Создавал женские образы, но так и не нашел совершенной натуры. Прямо скажем, каждая из его жен была не подарок. А тому, что он 28 лет прожил с моей матерью, я даже удивляюсь.

культура: Как они познакомились?

Арбузов: Мама проучилась полтора года у Мейерхольда, пока его не арестовали. Потом студентов перевели в театр Революции. Там репетировали «Таню», еще в первой редакции. В массовой сцене девушки шли строем по поворотному кругу. И тут одна споткнулась, из-за нее повалились все. Это была моя мама. После репетиции к ней подошел отец с фразой, ставшей в нашей семье крылатой: «Я не знал, что есть еще девушки, которых хочется украсть».

культура: Красивая история.

Арбузов: Когда мне было лет десять, я пришел из школы и увидел на столе какие-то документы. Моя троюродная сестра Ляля пыталась сподвигнуть отца на поиски наследства. По преданию, один из наших прадедов служил капитаном в Греции. И еще в середине XIX века получил хорошую премию за перевоз православных святынь с островов на Пелопоннес. И там же, в греческом банке, эти деньги оставил — не хотел, чтобы они достались ближайшим родственникам, потому как сильно с ними разругался. Якобы по завещанию наследство должно было достаться следующим поколениям. И вот, Ляля решила, что с процентами эта сумма баснословно выросла. Надо сказать, папа легенду слышал еще от своего деда, но над затеей посмеялся.

культура: Плакали Ваши денежки, если остались в греческом банке.

Арбузов: Вроде потом вклад перевели в Англию...

культура: Ну тогда шанс еще есть. А как выглядел рабочий стол драматурга Арбузова? Не считая вороха бумаг о греческом наследстве...

Арбузов: Очень аккуратно. Все предметы — параллельно друг другу. Он не терпел беспорядка. А еще не признавал печатную машинку — писал только пером, правда, почерк был ужасный. Когда трудно стало писать после инсульта, диктовал моей сестре автобиографию.

культура: Она издавалась?

Арбузов: Однажды — в сборнике биографий советских писателей. Когда я ее прочитал, открыл много нового. Оказалось, что папа из богатой дворянской фамилии. А когда мой дед ушел из семьи, бабушка заболела. Причем на почве любви к сыну. В голодное время продавала вещи, только чтобы кормить его халвой. А был он, по-видимому, совершенно несносным мальчишкой, страшным хулиганом. Оказался на улице и бродяжничал.

культура: А Ваша бабушка свои последние годы провела в психиатрической лечебнице в полном одиночестве...

Арбузов: Когда она умерла, папа не приехал на похороны. Для меня тот эпизод до сих пор загадка. Тогда выходила «Таня», шла работа над «Городом на заре», но не в этом причина. Отец был эгоистом. Но почитайте последние пьесы — «Жестокие игры», «Виноватые» — похоже на самобичевание. Думаю, в них он пытался расплатиться за свои ошибки...