Олег Целков: «Меня ни умом не понять, ни аршином не измерить»

Юрий КОВАЛЕНКО, Париж

11.07.2019

15 июля исполняется 85 лет Олегу Целкову. Со знаменитым художником, который последние сорок лет живет во Франции, пообщался корреспондент «Культуры».

культура: 85 лет — дата значительная. С каким настроением встречаете юбилей?
Целков: Совсем недавно, с полгода назад, увидел, что на моем корабле, который всегда летел по морям и океанам, один парус порвался, шлюпку потеряли, механик напился вусмерть, матросик сбежал на берег в кабак. Я-то думал, что у меня непотопляемый крейсер, а, оказывается, нет, и он может дать течь. Вокруг меня много страшного. Умерла моя младшая сестра. Недавно один мой друг, который был на год младше меня, застрелился. Другой заболел раком и отправился к Всевышнему. Еще один ослеп. Как никогда начинаешь понимать, что жизнь трагична, хотя сам я абсолютный везунчик. Господь Бог дал мне счастливую жизнь.

культура: Разве не капитан последним покидает корабль? Тем более что Вы еще не все сказали, не все картины написали?
Целков: Я их не очень ценю. Они были несколько однообразные. Предпочитаю относиться к своим работам строже, чем другие художники. И если меня уж очень превозносят, стараюсь снизить градус похвалы. Восторги воспринимаю очень скептически. Не могу сказать, где у меня шедевр, а где не получилось. «Пораженье от победы ты сам не должен отличать». Но большинство людей очень даже отличают.

культура: Однажды Вас назвали «ветераном и классиком советского и русского нонконформизма». Как бы Вы сами определили свое место в искусстве?
Целков: Отвечу словами Маяковского, который привел пример неудачного стиха Валерия Брюсова: «Мы ветераны, мучат нас раны». Даже если я ветеран, все равно не знаю, какое значение для России будет иметь мое поколение, мое время и мое творчество. Еще предстоит узнать судьбу Иосифа Бродского. В свое время даже Маяковский и Есенин были малопонятны.

культура: Отношение к своим картинам не изменили? Вы их по-прежнему считаете байкой, притчей, сказом, а героя — оборотной стороной человеческой личности?
Целков: «Мели Емеля, твоя неделя» — вот что мне сейчас приходит на ум. Емелей я был, им и остаюсь. Не отдавая себе в том отчета, я сорвал маску со всех лиц сразу. Мне говорили, что писал «совка». Так мне и самому казалось в свое время. А сейчас понял, что так называть моих персонажей — чушь собачья. «Совок» — это я сам, а любой другой человек, кем бы он ни был, может оказаться Софоклом.

культура: Много лет назад Вы мне сказали, что всю жизнь пишете картины «в угол». Это лукавство?
Целков: Совсем нет. Хорошо понимаю людей, которым мои картины не нравятся. Напротив, тех, кто называет мои работы «потрясающими», подозреваю в полном незнании искусства. Когда я их сам разглядываю, то думаю, что они ни в какие ворота не лезут, что называется, не пришей кобыле хвост.

культура: Картина для Вас по-прежнему письмо в бутылке, брошенной в море?
Целков: Если твое послание прочитают и в нем обнаружат нечто интересное, стоящее, тогда оно дойдет до адресата и тебя, может, и вспомнят. Плохой художник часто утешает себя тем, что его поймут и оценят после смерти. Но она не может расставить все по своим местам — многие замечательные вещи просто бесследно исчезают. Однако не все так безнадежно. Скажем, Эль Греко в течение двух веков был забыт. Потом его воскресили. Есть и другие примеры.

культура: Почему такой всенародной любовью у нас пользуются Шишкин и Айвазовский?
Целков: Всегда удивляюсь, с каким мастерством Шишкин писал сосны, облака, дали. Это соревнование с фотографией. Но картины лучше потому, что все живое. С моей точки зрения, в них нет никакого художественного смысла. Его противоположность — Айвазовский, у которого море тоже как живое, но это реалистическая карикатура. « Девятый вал» — подсвеченная открытка, театр, декорации, красивые волны, от которых не страшно. Задатки настоящего гения были у Куинджи, но у него неудачная судьба — он сам себя не понял.

культура: «Я не здешний, я чужой» — называется посвященный Вам фильм.
Целков: Обо мне никто ничего путного не сказал. Писали умно, верно, правильно. Но если Целков — настоящий художник, то его ни умом не понять, ни аршином не измерить. Я не вписываюсь в современное искусство.

культура: Почему Вы не любили Казимира Малевича и не без иронии величали его «деятелем искусств»?
Целков: Он искал новые пути, создавал произведения, которые будоражили мозг, заставляли сомневаться. Но он не художник.

культура: Но разве отечественный авангард не вышел из «Квадрата» Малевича?
Целков: Он сам вышел из авангарда — нарисовал квадратик на небольшом холсте. Тогда Россия переживала эпоху революций — путаницы, безобразий, смены понятий.

культура: Кто из русских живописцев Вам наиболее созвучен?
Целков: Как ни странно, на мою живопись меня натолкнул именно Малевич. В пятнадцать лет я попал в запасники Третьяковки. Посмотрел Кончаловского, Машкова, Кандинского и всю нашу запрещенную кампанию, включая Малевича. Тогда я ничего не понимал, и эти художники никакого впечатления не произвели. Вдруг, глядя на картины Малевича, я сказал себе: « Олег, вот для тебя пример. У него нет табу. Он не боится ничего. Смотри, как грубо и вызывающе берет цвета — черный, белый, красный, желтый. Так и ты, ничего не бойся, будь его сыном». Им я и стал, но не сразу. Когда сегодня я показываю свои старые картины, часто недоумевают: «Так за что же тебя выгоняли из училищ?» Я сам смотрю на них и вижу реалистические вещи. Правда, на экзаменах один мой друг сказал: «Олег, что ты мажешь?! С ума сошел? Ты что, не хочешь учиться?»

культура: Искусство создается для тех, кто еще не родился, утверждает один из самых дорогих современных художников, англичанин Дэмьен Хёрст. Согласны?
Целков: Нет. Потому что он цену себе набивает. В жизни разные цели: можно жить для того, чтобы всего достичь. Для этого необходим особый характер, надо уметь обманывать, быть пронырой. Искусство создается для сегодняшнего дня и для вечности. Оно как песня «Ямщик, не гони лошадей», которая до сих пор жива, хотя ямщиков давным-давно нет. Автор понятия не имел, что его песню будут так долго петь. Так же и картина, которая пишется не для того, чтобы чему-то научить, бить в колокол, изобличать пороки. Художник может быть и судьей, но он не дает уроки, подлинное искусство — выше.

культура: Кто решает, кому из живописцев быть в храме искусств, а кому мыкаться на его паперти? Искусствоведы, коллекционеры, галеристы ?
Целков: Решают люди все вместе. Иной раз тебе кажется, что здорово написал, а потом походишь, подумаешь и говоришь себе: «А чего тут здорового?» Кто-то тебя спросит: «Не понимаю, что у тебя здесь такого. Ты можешь объяснить?» Я отвечу: «Нет». Тогда он подумает: «Ну и жулик же Целков!» Напротив, другой поблагодарит: «Олег, ты помог мне найти свой путь». Как мне Малевич, который оказался не буквально учителем, а научил дерзновенно относиться к законам и презирать их.

культура: Словом, не надо терять надежду?
Целков: Ее не надо иметь. Как известно, из надежды штанов не сошьешь. Правда, без нее иные плачут и вянут. Я же индивидуалист, живу сам собой, дружу со своими холстами, не очень знаю, что происходит за стенами мастерской. Так или иначе, художник всегда дитя своего времени. Им движет не желание выставиться, а что-то осмыслить, рассказать о пережитом. Картина пишется потому, что он образами постигает мир. Долго искал истину в искусстве и в конце концов понял, что ее нет и быть не может. Художник не более чем рупор, который выражает нечто, идущее сверху. Может, я и принадлежу к ясновидящим, но масштаб собственного ясновидения от меня скрыт.

культура: Возможна ли кардинальная переоценка ценностей в искусстве? «И я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал...»
Целков: «Не краску любят, а сан... не трут понапрасну кисти... рисуют кто поцекистей...» Можно сказать, что живопись — это своеобразный театр на плоскости. Но в нем есть сюжет, развитие событий, а на полотне запечатлен только миг.

культура: У Вас с театром особые связи — учились у знаменитого режиссера Николая Акимова, дружили с Петром Фоменко. Ваша жена Тоня была актрисой. У Вас свой театр на холсте?
Целков: На сцене идут разные пьесы — водевили, комедии, трагедии, в них то убивают друг друга, то на дне живут. В моих картинах часто происходит какое-то действо. Но их сюжет и смысл мне самому часто неясны.

культура: «Все на день, — учат древние мудрецы, — и кто помнит, и кого». Разве это не так?
Целков: Мудрых выражений бессчетное количество. Они часто противоречат друг другу, хотя в каждом из них есть своя правда. Поэтому я признателен судьбе за то, что всю жизнь, с 15 до 85 лет, каждый день убивался у мольберта. Я же вырос не в среде умных интеллигентов, не в семье Лансере, где все архитекторы, скульпторы да живописцы. Я пацан из народных низов. Всю жизнь ненавидел отдыхать. На юге все загорают, а я не люблю. Солнце меня уничтожает. Терпеть не могу купаться. Куда бы мы с женой ни ездили отдыхать, если я не работал, то с обеда начиналась пьянка. «Когда я пьян, — говорит Сатин в «На дне», — мне все нравится». Поэтому для меня альтернатива — либо пить, либо рисовать. Мой большой друг поэт Лев Лосев, биограф Иосифа Бродского, называл меня Целков-Водкин. Как бы то ни было, снова благодарю Бога и за то, что столько выпитого мне, в сущности, никак не навредило.

культура: «Случилось страшное, — вздыхает Ваш именитый коллега Илья Кабаков, — прекратились взаимоотношения художников, каждый из них имеет отношения скорее с нехудожниками: бизнесменами, медийными людьми, людьми успеха... Происходит полная депрофессионализация искусства, отсюда культ звезд... Художник не соревнуется с другими художниками, а говорит о своем успехе в социуме». Он ставит верный диагноз?
Целков: Кстати, я поступил в художественную школу, где учились Илья и Эрик Булатов. На сей счет никто не сказал лучше Пушкина: «Ты царь: живи один. Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный ум, усовершенствуя плоды любимых дум, не требуя наград за подвиг благородный». Если через сто лет меня вспомнят, буду рад, если нет — некого упрекать, кроме самого себя.

культура: Что можно Вам пожелать на 85-летие?
Целков: После того как в Москве ослеп мой друг, я понял: главное, чего бы не хотел, это потерять зрение. Остальное, может быть, ужасно, но я представил себя слепым... Иными словами, для меня самое важное — и сегодня писать картины.


Фото на анонсе: PHOTOXPRESS