Галина Волчек: «Горжусь молодой командой «Современника»

Елена ФЕДОРЕНКО

06.07.2017

Выдающаяся актриса и режиссер Галина Волчек возглавляет «Современник» ровно 45 лет. О юбилее она бы и не вспомнила, если бы не театральная семья. Молодежь подготовила капустник, сама виновница торжества ответила на вопросы зрителей. О середине 1950-х, когда выпускники Школы-студии МХАТ, в чьей среде она была самой юной, основали новый театр, у руля которого встал молодой Олег Ефремов. О том, как спустя четырнадцать лет старики позвали его к себе, в Художественный, а труппу доверили Галине Борисовне: с 1972-го она — главный режиссер «Современника», с 1989-го — его худрук. Волчек не любит интервью, дает их все реже. Для «Культуры» время нашлось.


культура: Летнее воскресенье. Дневной час, спектакля нет, а в зале «Современника» полно актеров. Что смотрели, если не секрет?
Волчек: Работы совсем молодого режиссера Айдара Заббарова, ученика Сергея Женовача. Только окончил ГИТИС, и даже не знаю, получил ли диплом или получит скоро. День выдался замечательный: два показанных отрывка совершенно разные. Из Брехта и из Чехова, оба — прекрасны. Просто покорена их внутренней наполненностью и взглядом на театр вообще. Нет, не боюсь сглазить. Рада, что почти вся наша труппа, не только молодая ее часть, собралась в зале. Всегда добиваюсь понимания общего дела, которое надобно осваивать вместе. О чем все должны знать с первых шагов. Так и произошло. Просто счастлива.

культура: В интервью нашей газете о «школе «Современника» с благодарностью вспоминали Валерий Фокин, Римас Туминас, Сергей Газаров, и всегда на афише театра значилось немало новых имен. Чем должен поразить Вас начинающий режиссер, чтобы стало возможным доверить ему постановку?
Волчек: Проявить себя как личность, как индивидуальность, показать собственную позицию, а не думать о самовыкручивании и дешевых эффектах. 

культура: Исполнилось 45 лет с тех пор, как Вы повели в плавание «Современник». Тот июньский день 1972-го помните? 
Волчек: Его забыть трудно. Я этого не хотела, к назначению не стремилась, отбояривалась, говоря вульгарным слогом, изо всех сил. Но, видимо, чувство долга зародилось во мне прежде, чем я появилась на свет. Собрание, в ходе которого мои однокашники, товарищи, друзья приговорили меня взять на себя ответственность за театр, помню, что называется, по голосам. Звонко и громко кричала Лена Миллиоти: «Галя, не бойся, мы тебе поможем...» Ее подхватывали другие. Я сдалась.

культура: Действительно помогали?
Волчек: Помогали и помогают. А иногда и нет — по-всякому бывало и бывает. Страшно вспомнить, сколько слез пролито, сколько я натерпелась из-за своих любимых артистов.

культура: Бросить все не хотелось? 
Волчек: Дважды за 45 лет, как недавно выяснилось. Сама не считала, идет жизнь и идет, вообще цифры недолюбливаю. Когда напомнили о дате, я сильно удивилась: как же выдержала столько лет? Первый раз написала заявление об отставке в середине 70-х. Наверное, переживали мы тогда не лучший период. Труппа же не может существовать всегда на высокой волне, на одних подъемах и одними победами. Считаю, что если без поражений, то это не театр.

культура: Да таких, по-моему, нет...
Волчек: И правильно, что нет. Тогда очень любимая, уважаемая мною актриса, с правом рассуждать обо всем и говорить, что думает, сказала: «Спасибо, вот, до чего ты довела «Современник». Имени ее не назову никогда. Ни отзывы критиков, ни мнения комиссий не могли на меня так повлиять, как ее слова. Приехала домой, написала заявление об уходе, сообщила в театр. Совет «Современника» в полном составе, кроме той самой актрисы, утром заявился ко мне домой. Умоляли, уговаривали работать дальше. 

Второй раз на желание уйти повлияли внешние обстоятельства, хотя точного повода не помню. Тогда я очень устала от каких-то сопротивлений и борьбы с недоброжелателями в лице своих же коллег. Хотя закалка в моем организме вроде бы и выработалась, но тут ее не хватило. Унижали не только меня лично, но и театр, вколачивая гвозди в его несуществующий гроб.

культура: Что же такого Вы совершили?
Волчек: Приведу один пример. Когда я вернулась из Америки в 1979 году, меня пригласили во все творческие дома: ученых, архитекторов, литераторов, композиторов. Для того, чтобы я рассказала про то, что видела. Это же невероятно, чтобы в разгар холодной войны, во времена железного занавеса, меня — беспартийного человека, с определенной национальностью — пригласили в Хьюстон ставить с труппой американских актеров пьесу Михаила Рощина «Эшелон». Пережить сие многим, наверное, оказалось трудно, но я ничего подобного тогда не понимала... Позвали везде, кроме ВТО, ЦДРИ и театральных институтов. 

культура: Те, кто видел спектакль, говорили, что американские актрисы, мало знавшие о войне, были необыкновенно похожи на простых русских баб. Почему же люди театра не захотели узнать, что происходит за океаном?
Волчек: А почему нас не приглашали на фестивали? Никто не заметил, что мы первыми открыли театру прозу Чингиза Айтматова? 

культура: «Восхождение на Фудзияму» — дивный спектакль с приглашенной Любовью Добржанской, с замечательными работами Табакова, Кваши, Покровской, Козельковой, Мягкова.
Волчек: Да-да, но на фестиваль Айтматова нас не отправили, а делегировали театр с Севера — с тем же названием. Возможно, он был вполне достойным, только ведь мы открыли тему, заставили Чингиза написать инсценировку, успех был огромный. Но — не поехали.

культура: Может, зависть?
Волчек: Не знаю. Наверное.

культура: Зависть вызывало и Ваше происхождение. Дочь знаменитого кинорежиссера и оператора Бориса Волчека. Детство, проведенное в мире искусства, предопределило выбор жизненного пути?
Волчек: Думаю, да. Жили в мосфильмовском доме. Соседи — великие люди — дергали меня за косички и, шутя, ударяли по попке. Райзман, Пырьев, Птушко и великий Ромм, перед которым я преклоняюсь. Михаилу Ильичу благодарна за то, что он меня самим собой, своей личностью убедил в том, что искусство есть. Эйзенштейн жил рядом в эвакуации в Алма-Ате. Тогда все говорили: «Он — самый-самый». Я же испытывала детскую ревность и не садилась к нему на колени в знак протеста. Стояла в сторонке и наблюдала, как он рисует детям картинки. Для меня был один «самый-самый» — Ромм.

культура: Почему же выбрали театр, а не кино?
Волчек: Кино казалось мне ежедневным, как бы почти бытовым будничным существованием. Все эти слова — «монтаж», «хлопушка», «дубль» — звучали постоянно, были привычны. В них никакой тайны не заключалось. А почти напротив нашего дома — «Мосфильм». Девчонки кричат: «Галь, беги скорее, тут тетя Люся Целиковская в гробу лежит». Это Эйзенштейн снимал «Ивана Грозного». Я же отвечаю: «Ни за что, я с дядей Колей Крючковым собираюсь кататься на танке вокруг студии». Понимаете, в этом мире я жила. Как он мог меня не задеть? Атмосферу творчества не впитать не получилось. Сегодня заставить меня отправиться на просмотр фильма — дело трудное. Несмотря на папу и сына. Наверное, я отравилась кинематографом с детства. 

культура: Вы продолжаете верить в то, что идеальная модель — театр-дом, театр-семья?
Волчек: Да, «Современник» — общий наш дом. Тут все может случиться: радостное, грустное, тяжелое. Прихожу в восторг, когда свадьбы, рождения детей, юбилеи справляются в театре. Даже в горькие дни прощания с родными актеры спрашивают: «Можно мы здесь соберемся?» Для меня это очень важно. Русский психологический театр и есть дом.

культура: А студийный способ существования? 
Волчек: К нему отношусь замечательно. Театром-студией мы жили в раннем «Современнике». В 1964 году, по-моему, точно не помню, у меня же плохо с датами, на гастролях в Саратове Олег Ефремов сказал: «Все, мы существуем по законам театра, к сожалению. Давайте снимем с нашего названия слово «студия». Считаю то решение подвигом Ефремова. Ведь тогда уже никто не отказывался ни от съемок в кино, ни от званий, что раньше давалось нам абсолютно легко и естественно. 

культура: Про съемки — понятно, а запрет на звания — почему? Чтобы всегда оставаться равными во всем?
Волчек: Конечно. Мы сами распределяли зарплаты, хотя они и были бюджетными, государственными. Собирались и считали, кто у нас в сезоне преуспел больше, а кто — отстал. 

культура: В театральном доме должен быть один хозяин или может править коллективный разум, коллегиальная мысль, когда все сообща? 
Волчек: Думаю, от хозяина многое зависит, даже очень многое. И, чтобы любую коллегиальную мысль зародить и тем более ее воплотить, нужен решающий голос.

культура: «Дворец на Яузе» — четвертый адрес «Современника». Вынужденный — на время ремонта. Когда вернетесь на Чистые пруды?
Волчек: Нас уверяют, что остался год. Надеюсь, хотя загадывать рано. Работы идут в две смены, мастера стараются. Наше руководство, я имею в виду правительство Москвы и мэра Сергея Собянина, понимает, что делается подарок не только «Современнику», но и всем москвичам. Здание на Чистопрудном бульваре уже стало брендом. Кстати, Другая сцена работает, там идут спектакли. Мы благодарны, что имеем временно-постоянную прописку во «Дворце на Яузе». Без нее нависала бы опасность превратиться в разъездной театр. Это тяжело и физически, и психологически, я-то знаю: «Современник» начинал с подобного режима. Мы бы потеряли полтруппы и своего зрителя. 

культура: Чеховский фестиваль показал в Москве новый спектакль Питера Брука. Он ведь видел Вас на сцене?
Волчек: Тут забавная история. Мне не было тридцати, когда я играла старуху в спектакле «Без креста» по Владимиру Тендрякову. Серьезно готовилась к роли, как могла одолевала старческую пластику, трясущиеся руки репетировала днем и ночью. Постигала внутреннюю жизнь существа, убивавшего собственного внука за то, что тот уничтожил любимую ею икону. Замечательная артистка Лена Миллиоти играла мальчика так, что невозможно было признать в ней женщину. На спектакль пригласили приехавшего в Москву Питера Брука. В антракте он разговаривал с Ефремовым и не поверил, что и бабка, и мальчик — молодые артистки. Сказал: «Дождусь, пока они снимут грим, и приду в ваш кабинет их потрогать». Так я впервые встретилась с великим английским режиссером.

культура: Всем руководителям, прошедшим советский период, задают вопрос об идеологическом давлении. Известно, что «Современнику» с его прицелом на публицистику доставалось в большей степени. Был в репертуаре спектакль «Свой остров». В нем звучали песни Владимира Высоцкого, и случился скандал...
Волчек: Скандал сопровождался моим сопротивлением. Я, что называется, уперлась рогом: «Запрещайте, делайте, что хотите, но будут песни только Высоцкого». Володя был мне близким другом, я относилась к его творчеству по-особенному. Немного отвлекусь. Мы жили тогда на первом этаже, и Высоцкий часто приходил — и с Мариной Влади, и без нее. В дом наведывались высокие гости. Сидели, слушали Володю. В одиннадцать вечера раздавался звонок в дверь, и — на пороге милиционер. Вызывали его соседи. Однажды стражи порядка онемели, увидев народного артиста СССР Евгения Лебедева, Георгия Товстоногова и Чингиза Айтматова — с депутатскими значками на пиджаках. Бывало еще смешнее, когда наряд милиции стоял под нашими окнами, и все внимательно слушали Володино пение до одиннадцати, а потом приходили и просили вежливо, даже любовно — закончить. 

Но — к «Своему острову». Мне как режиссеру казалось, что песни Володи поднимали эту эстонскую бытовую пьесу, добавляли ей какой-то другой привкус и более глубокий смысл. Они звучали как баллады. Пел Игорь Кваша, и Володе нравилось его исполнение, без подражания, очень по-своему Игорь их исполнял и оставался убедительным. Незадолго до премьеры меня стали вызывать по инстанциям, убеждать в том, чтобы я заменила песни. Они якобы не залитованы и, значит, не разрешены. Один из начальников Управления культуры клал передо мной список поэтов: «Возьмите, кого хотите, хоть Северянина». Почему именно этого поэта Серебряного века рекомендовали к современной эстонской пьесе, непонятно. Но я стояла на своем. Спектакль к очередной советской дате так и не вышел, готовым отлеживался несколько месяцев, пока песни Высоцкого не залитовали, то есть не провели через государственную цензуру. Я была горда и бесконечно счастлива, что добилась этого. Потом ставила «Остров» в Болгарии. Высоцкого туда вывезла, и его — полюбили.

культура: Вы говорите, что с датами и цифрами у вас плохо, но, наверное, есть такие, что забыть нельзя?
Волчек: Ни годы, ни роли, ни спектакли не считаю. Всегда было плохо с точными предметами: еле окончила школу... Какие даты помню? Дни рождения бывших мужей. Конечно, день рождения сына: часто отсчет веду от появления Дениса на свет. Не забываю, когда создан «Современник». Еще в сердце: 1 октября — Ефремов, 6 июня — Пушкин. Как объяснить, почему дату рождения Александра Сергеевича помню, а о годах жизни любимейшего, гениального Чехова — задумаюсь, не всегда могу с ходу воспроизвести. Это мое взаимоотношение с цифрами, а не свидетельство того, что у меня плохая память.

культура: Женщина-режиссер скорее исключение. Состоявшихся можно пересчитать по пальцам. Вера Марецкая удивлялась, что Вы выбрали такую профессию... 
Волчек: Да, она меня в доме отдыха в Рузе удивленно спросила: «Неужели ты собираешься заниматься режиссурой? Будешь всю жизнь ходить в мужском костюме и с портфелем под мышкой?» Такое уж мнение бытовало о профессии. Наверное, она и впрямь мужская. Слово «режиссер» не имеет женского рода. «Летчица» — да, хоть это тоже не очень женское дело, а «режиссерши» — нет.

культура: Актерское видение мира отличается от режиссерского? 
Волчек: Безусловно. Актерское предполагает большую концентрацию на том персонаже, какого играешь. Режиссер же видит целое. Я верю в то, что только он может если не продиктовать, то протранслировать артистам свой замысел. Понимаю, что хочу поставить, а дальше ищу тех, кто разделит со мной идею, сможет ее воплотить. 

культура: Вы актриса уникального дара. Почему решили рано оставить сцену и давно не снимаетесь? 
Волчек: Честно говорю — из чувства долга. Меня, конечно, перемолола в мясорубке история руководителя. Если ты оказался во главе театра, то необходимо победить в себе актерское сознание. Я беру на себя все, кроме цифр и денежных дел. В остальное вникаю. Во все мелочи. Когда прихожу домой, то, не успев перешагнуть порог, отвечаю на звонки. Либо начинаю телефонные репетиции, либо обсуждаю, что будет завтра или послезавтра в театре. 

А вспомнить — я ведь плакала, когда Олег Ефремов перевел меня из актерского состава в режиссерский: «Я уже не буду артисткой?» Он успокаивал: «Галя, будешь, это только по штатному расписанию». 

культура: Актеры любят Вас по-человечески. Если проблемы, то бегут и рыдают в жилетку. Почему время не сделало Вас жестче?
Волчек: Не знаю, мне трудно ответить на этот вопрос. Я люблю людей, каждый мне интересен. Еще очень ценю отношение к театру тех, кто в нем служит. Именно служит, а не работает. У меня не поднимается рука уволить человека сверхпенсионного возраста. Я же понимаю, сколько он сделал для коллектива. 

культура: Если актер отпрашивается на очередные съемки, Вы входите в его положение, отпускаете или нет?
Волчек: И в положение не войду, и «нет» не скажу. Сегодня другая жизнь, и отказать невозможно ни Чулпан Хаматовой, ни Марине Нееловой, ни Сереже Гармашу — они востребованы. Мое «нет» со мной и остается.

культура: Значит, ищете компромисс?
Волчек: Стараюсь.

культура: Что за странная у Вас страсть к футболу? По-моему, женщинам гораздо ближе художественная гимнастика, например.
Волчек: И фигурное катание, и гимнастику люблю, горжусь достижениями наших сборных. Моя близкая подруга Таня Тарасова. Не устаю восторгаться Ириной Винер, которую знаю много лет, познакомилась с ней гораздо раньше, чем с Алишером Усмановым. Сейчас я благодарна его фонду за помощь «Современнику». 

У меня-то давно есть понятие о командном существовании, и им я всегда интересовалась в футболе. Жизнь предоставляла возможности общаться со знаменитыми тренерами Константином Бесковым, Олегом Романцевым, я с ними проводила много времени. Меня волновало, как звезды спорта в команде себя проявляют. Пусть Вам не покажется странным, но у футбола много общего с театром! Никакая звезда — сцены или спорта — без команды не вызовет аплодисменты, не забьет гол. И то, и другое — дело коллективное, и там и там никуда без командного мышления. 

культура: Потому, наверное, Вас так раздражают люди, диктующие театральному сообществу новую моду. Их не так много, и они чаще всего — вне команды.
Волчек: Вообще к массовой моде я отношусь предвзято. Не понимаю ее, возбуждающую стадное чувство. Например, в тренде нынешнего сезона — длинные волосы, и все стремятся ходить с лохмами до плеч. Одно время поветрием стали черные брови, у людей глаза спрятались, и брови сияли на «безглазом» лице. Старые гримеры говорили: осторожнее с бровями, они — коварны, могут закрыть глаза. Когда вижу «перерезанную» скальпелем пластического хирурга красавицу с накачанными губами, становится не по себе. Хотя я уважаю женщин, которые за собой следят. Но подражание мне претит и кажется отвратительным. 

Несколько лет назад спросила ресторатора Аркадия Новикова о том, как ресторан становится модным. Он объяснил. Есть в Москве, предположим, стая в тысячу человек, которая прилетит на новое место, завтра — следующая тысяча, услышавшая от первой. Механизм запущен. 

Театр тоже сделали модным местом, где зрителей не подключают к переживаниям, а удивляют экспериментами, что выдаются за новшества, виданные мною в Америке почти четыре десятилетия назад. Меня это не просто раздражает, бесит, а угнетает по-настоящему. Спросите о преемнике? Отвечу. В «Современнике» удалось создать молодую труппу, замечательную смену, продолжающую традиции русского психологического театра. Я счастлива тем, что они не дадут превратить наш дом в модное место. Эта команда — моя радость и гордость.


Фото на анонсе: Сергей Пятаков/РИА Новости