Пьер Лакотт: «Я поклялся спасти классический балет»

Елена ФЕДОРЕНКО

07.11.2013

8 ноября в Большом театре — премьера: страстный почитатель балетной старины Пьер Лакотт подготовил новую редакцию балета «Марко Спада».

Если бы не он — французский балетный реставратор и наш современник, то о спектакле середины XIX века авторства хореографа Жозефа Мазилье сегодня никто бы не знал. Впервые Лакотт поставил «Марко Спада» Обера чуть более трех десятилетий назад в Римской Опере. Трое великих исполнителей встретились в том спектакле: Рудольф Нуреев — в титульной партии бандита Марко, неподражаемая Гилен Тесмар, жена Лакотта — в партии дочери разбойника, мечтательный красавец Микаэль Денар — в роли князя Федеричи. 

Артисты Большого театра работают с Лакоттом не впервые: в афише театра — его «Дочь фараона», сочиненная по хореографии Мариуса Петипа. Зрители же помнят недавние гастроли балета Парижской Оперы с лакоттовской «Пахитой» — балетом-стилизацией по Мазилье и Петипа.

культура: России балет «Марко Спада» неизвестен. О чем он?
Лакотт: Точно такой вопрос мне задал Рудольф Нуреев в конце 70-х. После спектакля «Сильфида» в Нью-Йорке, где он танцевал с Гилен Тесмар, мы пошли в ресторан, и за ужином я рассказал про свой контракт с Римской Оперой на балет «Марко Спада». Тогда-то Рудольф и спросил, что это за балет, а услышав, что Марко — бандит, выдающий себя за аристократа, воскликнул: «Неужели ты не понимаешь, что это моя роль!» Я остудил его пыл: «Быть может, но будет танцевать Энтони Доуэлл из Английского Королевского балета. Ты же все время путешествуешь, не сидишь на одном месте, а мне нужен танцовщик, который не меньше месяца сможет репетировать со мной каждый день». Тогда Рудольф оторвал край бумажной скатерти и написал на нем расписку: «Я, Рудольф Нуреев, обязуюсь в течение месяца ежедневно работать с Пьером Лакоттом над ролью Марко Спада». Я позвонил в Римскую Оперу и сообщил, что меняю главного исполнителя. После паузы услышал вопрос: «Неужели Вы уверены в Нурееве? Учтите, еще раз поменять исполнителя титульной роли мы не сможем». Я был уверен и не ошибся: Рудольф трудился без устали, как сумасшедший.

культура: И все-таки о чем спектакль?
Лакотт: Как все романтические балеты — о любви. О загадочном разбойнике, грабящем знатных людей. Сюжет принадлежит Эжену Скрибу.

культура: Первоначально это была опера Обера, и она, как и балет Мазилье, имела два названия: «Марко Спада, или Дочь разбойника». Какое для Вас важнее?
Лакотт: Конечно, «Марко Спада», потому что в основе — его жизнь. Хотя у этого бандита есть дочь Анжела.

культура: «Марко Спада» — Ваш выбор или выбор Большого театра?
Лакотт: Мы вместе пришли к этому решению: я предложил, а Сергей Филин, посмотрев фильм-балет «Марко Спада», убедился, что спектакль отлично подходит для труппы. Уникальное свойство Большого театра — его масштабная сцена, а для «Марко Спада» нужны сценические просторы. Я даже подписал Большому театру исключительные права на семь лет — в течение этого времени я не буду ставить «Марко Спада» ни в одной из трупп мира. Хорошо, что этот спектакль сможет жить и процветать в Москве. Я очень доволен. Знаете, в чем еще его плюс? В «Марко Спада» пять главных партий, что встречается крайне редко в балете. Сейчас таких уже не ставят. 

культура: А как же Мазилье в середине XIX века решился на нечто подобное?
Лакотт: В Парижской Опере той поры служили две блестящие балерины-соперницы: Амалия Феррарис и Каролина Розати, и императорский двор мечтал увидеть их на сцене одновременно. В спектакле есть сцена урока танца. И на одну и ту же музыку (мелодии Обера очень красивы — свежие темы, нежные, пластичные) каждая из них исполняет свою вариацию, а потом они танцуют вместе. Публика обожала этот фрагмент, ведь никогда до того Амалию и Каролину не видели танцующих рядом. На премьере в Большом зрителям, думаю, понравится сцена танцевального соревнования между Ольгой Смирновой и Евгенией Образцовой. 

культура: В «Марко Спада» Вы выступаете и в роли художника?
Лакотт: Как и для «Дочери фараона», я нарисовал эскизы декораций и костюмов к первой постановке, но, увы, Римская Опера их потеряла. Мне кажется почему-то, что они потеряны не для всех, но для меня — точно. Невозможно ведь потерять макеты, но и обнаружить их не удалось. Проблема заключалась в том, что у меня на девятом десятке жизни дрожит рука, и нарисовать эскизы мне уже не по силам. А здесь ведь в каждом акте свое место действия: небольшая деревушка, два пышных дворца, да еще лагерь бандитов. Но, к счастью, по спектаклю в Римской Опере был снят фильм, где декорации видны отлично, а мастерские в Риме — исключительные. Вот я и восстановил оформление полностью, сделав фотографии с кадров фильма. Получилось даже лучше, чем в эскизном варианте. Так Большой театр обрел мои декорации. Костюмы же я привез в Москву из «Балета Нанси», где шел «Марко Спада». Вот такие приключения и авантюры. 

культура: Нуреев рассказывал, что очень любил своего Марко...
Лакотт: Кстати, когда Нуреев стал художественным руководителем балетной труппы Гранд Опера, то первое, что он сказал мне: «Хочу, чтобы «Марко Спада» появился в парижском репертуаре». Нуреева я очень ценил, но все же спектакль я ставил на трех исключительно больших танцовщиков: Рудольфа, Гилен Тесмар и Микаэля Денара. Гилен очень нравилась роль Анжелы с ее двойственностью: в начале балета она считает себя аристократкой, но вдруг узнает, что на самом деле — дочь бандита. Конечно, новость ее ошеломляет. И хотя она уверена, что потеряет своего возлюбленного князя Федеричи (то есть — Микаэля Денара), все же решается разделить с отцом разбойничью жизнь в лагере. Гилен в этой роли критикой была принята моментально, потом ее часто приглашали танцевать разные спектакли в Риме. 

Что касается Денара, то он всегда был мечтательным принцем — в согласии со своими внешними данными. На сцене между ним и Рудольфом вспыхнуло соперничество. Однажды Нуреев даже заревновал. Подошел к Микаэлю и, сказав, что в отличие от него, молодого и сильного, сам уже не может блистать, как раньше, попросил упростить восхитительный, сложный порядок движений по кругу. Микаэль, человек простой и гуманный, посоветовался со мной: «Может, Нуреев и прав, давайте сделаем круг менее виртуозным». Пришлось, конечно, отказать, разъяснить наивному Микаэлю, что обе роли важны, и его герой совсем не мешает герою Рудольфа. Инцидент быстро разрешился — оба работали с фантастическим энтузиазмом. 

культура: А по каким источникам Вы восстанавливали старинный балет Мазилье, ведь хореография не сохранилась? 
Лакотт: Исходил из основ классического танца романтической эпохи балета: смесь лиризма и скорости, что и сегодня типично для французской балетной школы. С «Пахитой», которую недавно увидели москвичи, все было точно так же — от нее же ничего не осталось.

культура: А Гран-па?
Лакотт: Да, но не оригинал Мазилье, а редакция Петипа. Да и «Дочь фараона» я знаю в основном по рассказам своих русских педагогов.

культура: Когда говорите о русских педагогах, Вы, наверное, имеете в виду прежде всего Любовь Егорову — приму-балерину Мариинского театра времен Мариуса Петипа?
Лакотт: Мне было девять лет, когда я пришел к ней на первый урок. Любовь Егорова стала для меня второй матерью и научила меня всему русскому репертуару. Она взяла меня под свое крыло, учила танцу и много рассказывала — память у нее была потрясающая. Показывает из хореографии Петипа и обязательно сопровождает рассказ какими-нибудь историями.

культура: Не вспомните что-нибудь?
Лакотт: Петипа всегда смотрел балеты из левой кулисы. Когда был доволен, то говорил «браво». Но если солистка его разочаровывала, то он разворачивал свой стул, и та проходила со сцены мимо его спины. Она уже знала, и без всяких разговоров, что в этом балете ей больше не танцевать. Однажды Анна Павлова, к которой Петипа испытывал нежность, репетировала одну из фей в «Спящей красавице». У нее были очень красивые стопы с высоким подъемом, прыгать на пуантах ей с таким подъемом было тяжело, она даже начала немножко менять хореографию. Коллеги посоветовали вложить в носки туфель картон или смятые газеты. Она начала свою вариацию, Петипа дал ей дотанцевать до конца, а потом сказал: «Снимите, пожалуйста, туфли, уберите, пожалуйста, из них все лишнее, станцуйте еще раз и не слушайте больше своих подружек». Подружкам стало стыдно. 

культура: Объясните, почему Вы, столь успешно начав актерскую карьеру, оставили Парижскую Оперу?
Лакотт: Мне прочили танцевать большие классические балеты, что я, собственно, и делал, в 20 лет стал первым солистом. Но всегда хотелось ставить. Серж Лифарь разрешал артистам каждый год представлять какое-то маленькое свое произведение. Я поставил грустный балет на «Славянский марш» Чайковского. Про людей, оставляющих родные места из боязни, что их завоюют. Они долго идут, женщину, в конце концов, покидают силы, и она умирает. Был успех, он окрылил, и я, конечно, захотел продолжать ставить современную хореографию, что страшно напугало моих педагогов. 

Как хореограф я сотрудничал с джазовым саксофонистом Сиднеем Беше, Шарль Азнавур написал для меня музыку, а потом и Дюк Эллингтон. Как артист Оперы я попросил у Дирекции разрешения показать эти балеты в Париже на других сценах. Лифарь запретил. Тогда я написал заявление об уходе. Как все возмущались: «Как ты можешь? Это твой дом родной!» А я поехал в Америку, где работал с Мартой Грэм, изучал джаз-танец — все было новым в то время. Шел 1955 год.

Егорова каждую неделю писала мне письма: «Будь внимателен. Не теряй свою душу и не продавай свое искусство неизвестно кому». Когда я вернулся, то сразу отправился к ней: «Садись, скажу все, что у меня накипело. Ты прошел через эксперименты. Хорошо. Теперь к тебе должна прийти мудрость. Я тебя научила всему, что знала сама, передала тебе репертуар. Классический танец деформируется, все меняют хореографию. Кто-то должен ее спасать. Ты должен. Перед моей смертью поклянись, что будешь это делать!» А поскольку я эту женщину любил больше всех на свете, то поклялся.

культура: Вы говорили, что когда ставите старинные балеты, то невольно попадаете в сферу, где соприкасаетесь с их создателями. Какими Вы их представляете? 
Лакотт: Они для меня живые… Сен-Леон полон сил и мощных знаний. Когда с ним работаю, особенно важно попадать в музыкальный ритм. Он же был не только хореографом, но и замечательным скрипачом, в больших городах концерты давал с оркестрами. У Сен-Леона была такая маленькая скрипочка, и он на балетных уроках подыгрывал артистам. «Коппелия» — шедевр Сен-Леона — человека яркого и сильного. 

А Петипа другой совсем. Приехал в Россию скромно, не знал — понравится или нет. Присматривался. Очень по-французски. Постепенно и понемножку стал пускать корни на новой земле. Россию полюбил страстно. За все время только один раз приезжал во Францию на торжество к брату Люсьену и сразу затосковал по дому, по России. Свою новую родину он так и не покинул и отдал ей все, что мог. Ему повезло, конечно, что встретился с Чайковским, что рядом был гениальный помощник Лев Иванов.

Тальони же — страшный выдумщик, любопытный, как ребенок. Ему было жалко времени на сон: все время с кем-то встречался, куда-то бегал, что-то смотрел. Работал всю жизнь. И умер в 93 года. Его успех многие перенести не могли, и родился миф, что не он автор своих балетов, а это его дочь все сама ставит — откуда иначе такая нежность в хореографии. В итоге поняли, что у Тальони редкое чувство лирики, скромность, хороший вкус. Тальони хотел, чтобы все приходили смотреть, как танцует его дочь. А танцевала она без всякой вульгарности, без усилий — без того, что бросается в глаза! В итоге все восхитились талантом и Филиппо Тальони, и его дочери Марии, первой балерины эпохи романтизма. 

культура: А каков Мазилье?
Лакотт: Он же танцевал с Марией Тальони, работал с Филиппо Тальони, первый исполнял Джеймса в «Сильфиде», Рудольфа в «Деве Дуная». Отличный танцовщик и большой актер. Гораздо позже стал хореографом и мэтром балета в Парижской Опере. Тогда и поставил «Пахиту» и «Марко Спада». Мазилье — умный человек, он был очень знаменит и как хореограф просто не мог себе позволить снизить высокий — тальониевский — уровень классического балета. Его танцы — изысканные, а сам слыл требовательным, не терпел панибратства, не позволял менять хореографию и следил за тем, чтобы техника танца не превращалась в цирк, а исполнение отличалось достоинством и легкостью. Если он говорил «нет», то никому в голову не приходило настаивать или спорить. Мазилье оказал большое влияние на Мариуса Петипа, чей любимый брат Люсьен много с Мазилье работал. Мариус вслед за Мазилье избегал ставить резкие жесты, всегда подчеркивал благородство исполнителей, добивался непринужденности в интерпретации. 

культура: А почему Мариус Петипа не поставил «Марко Спада» — ведь балеты, где танцевал его брат Люсьен, он перерабатывал для русской сцены?
Лакотт: Не все, но большинство, вы правы. Думаю, не поставил потому, что в «Марко», как я уже говорил, пять главных ролей. Одни звезды не хотели разделять славу с другими звездами. В России любили танцевать «Эсмеральду», «Пахиту», «Дон Кихота», где героиня одна.

культура: Как работается Вам в Большом театре? Кто репетирует главные партии?
Лакотт: Марко репетируют Дэвид Холберг, Артем Овчаренко, Владислав Лантратов, Игорь Цвирко. Все разные и очень интересные. Четыре балерины примеряют роль Анжелы: Евгения Образцова, Екатерина Крысанова, Кристина Кретова, Анастасия Сташкевич. Князя Фредеричи готовят Дэвид Холберг (несколько танцовщиков учат по две роли), Семен Чудин, Артемий Беляков. Маркизу — Ольга Смирнова, Кристина Кретова, Мария Виноградова, Екатерина Шипулина. В роли капитана драгунов Пепинелли — Игорь Цвирко, Андрей Меркурьев, Денис Савин, Денис Медведев. В спектакле занята почти вся труппа. Мне кажется, что всем интересно, я репетирую с большим удовольствием. 

культура: Чувствуете ли изменение атмосферы в Большом театре?
Лакотт: Как в любой частной жизни, в театре бывают разные периоды: хорошие и плохие. Надеюсь, что все осознали ужас произошедшей катастрофы — иначе я не могу назвать покушение на художественного руководителя. Так много выстрадавший Сергей Филин вновь в театре — при встрече с ним я испытал волнение. Надеюсь, многое изменится. Мне кажется, переменам будет способствовать Владимир Урин. С ним я знаком давно, он правдивый и настоящий, и, знаете, еще и человек редкой театральной породы.