Марина КУДИМОВА, писатель

21.04.2020

Один из главных неврозов самоизолированных вызван отсутствием культуры одиночества. Карантин показал, что жизнь без самоограничений затормаживает взросление, консервируя человека в инфантильном состоянии.

Жительница Нового Орлеана в знак протеста против ограничений свободы передвижения явилась в аэропорт в чем мать родила и стала требовать билет. Узнав, что все рейсы отменены, устроила дебош. Подоспевшего копа исколотила. Теперь немного прошлого. Мой старший внук болел по любому поводу. «Свободу передвижения» приходилось ограничивать до полного запрета. Я вспоминаю это беспрецедентное смирение, кроткое приятие неизбежного сидения дома. Да, не без капризов и хождения по потолку, но без каких-либо поправок и компромиссов. Иногда только забирался на подоконник и, стоя на коленях, как на молитве, долго смотрел наружу.

Теперь ему почти 18, и я с болью вижу, как тяжело он переживает вынужденную изоляцию. «Скучно, нечем заняться». Как это — нечем заняться?! Только уединение и дает такую редкую в наши дни возможность заняться чем-то своим, заветным и отложенным в долгий ящик дефицита времени. И выясняется, что поколение Z, центениалы, не отличающие реал от виртуала, не способны провести в уединении и нескольких часов. Притом что любимых гаджетов у них никто не отбирал, и друзья не покидают аккаунтов. Но резко уменьшился диапазон гиперсоциализации, утрачена возможность схватить рюкзак, напялить на голову наушники Beats Studio3 за 20 000 рублей и мчаться на перекладных в московскую даль. «Мы маленькие дети, нам хочется гулять», как пели в трехсерийных «Приключениях Электроника». Карантин выявил простую вещь — жизнь без самоограничений затормаживает взросление, консервируя человека в инфантильном состоянии. 

Ричард Бах писал: «События, которые вторгаются в нашу жизнь, какими бы неприятными для нас они ни были, необходимы для того, чтобы мы научились тому, чему должны научиться». Коронавирус, будь он неладен, обнажил множество проблем, в том числе плохую обучаемость неприятностям. Помните котенка по имени Гав? «Не ходи туда, там тебя ждут неприятности!» — «Ну как же туда не ходить? Они же ждут!» Один из главных неврозов молодых карантинщиков вызван непереносимостью замкнутых пространств и отсутствием культуры одиночества. Паче всего «зуммеров» преследует боязнь тишины. Да, есть среди фобий нашего века и такая — иремофобия или силенсофобия. Психолог Алексеев, пишущий под японским псевдонимом Мацуо Монро, назвал таких шумоголиками. «Тишина, ты —  лучшее из всего, что слышал», —  это Борис Пастернак, воспитанник Серебряного века. Не то что в песне «Наутилуса»конца 80-х: там Князь тишины — нечто инфернальное и зловещее.

Нынешняя эпидемия — не первая, переживаемая человечеством. И, увы, не последняя. Каждая «моровая язва» была связана в первую очередь с утеснением свобод. С дистанцией между человеком и людьми. Фуко в книге «Надзирать и наказывать» описывает эпидемию чумы в Европе: «…строгое пространственное распределение: закрытие города и ближайших окрестностей, запрещение покидать город под страхом смерти» — и приходит к выводу, что именно чума «породила дисциплинарные схемы».

Екатерина Великая в 1771 г. без колебаний закрыла зачумленную Москву. И повелела, «чтоб городские жители до приезжих не дотрогивались и не смешивались вместе». Но это вопрос власти —  муниципальной или самодержавной, в данном случае неважно. А человек, индивидуум, как переживал подобные запреты в прежние времена?

Жан-Жака Руссо карантин застал по дороге в Венецию. Описание исполнено спокойной иронии. А ведь характер Руссо далеко не отличался уравновешенностью. Но вот он поселился в генуэзском лазарете и «как новый Робинзон, принялся устраиваться на три недели, точно на всю жизнь». И обустроился: «Так хорошо, что… в этом совершенно пустом лазарете мне было почти так же удобно, как в моем зале для игры в мяч».

Робинзон Крузо упомянут великим моралистом не всуе. Павел Басинский назвал сочинение Дефо величайшей книгой об одиночестве. Пятница появился на горизонте спустя 25 лет! Конечно, Робинзон был слишком занят выживанием, чтобы скучать, да еще и окружен экзотической природой. Отрезанному от привычной среды мегаполиса подростку, ежедневно окруженному тысячами людей, пусть им на него и наплевать, я бы рекомендовала, пользуясь досугом, прочесть книгу Оливии Лэнг «Одинокий город. Упражнения в искусстве одиночества». Но сосредоточенно читать, а не скользить глазами по вечно бегущей строке информации страдалец самоизоляции не приучен.

Социальные сети дружно вспомнили и тысячу раз воспроизвели сенсационное для большинства пользователей сообщение, что феноменально плодотворную Болдинскую осень 1830 года Пушкин провел в холерном карантине. С «индийской заразой», как называли тогда холеру, правительство боролось самыми радикальными мерами, во многом сходными с сегодняшними. Были задействованы армейские подразделения. Границы Московской губернии пересекли временные обсервационные заставы, в Белокаменной закрылись учебные заведения, присутствия, были запрещены все увеселения, остановлена торговля. Если кто-то думает, что население империи добродушно согласилось с таким положением вещей, тот ошибается. Вот свидетельство Пушкина: «Народ ропщет, не понимая строгой необходимости карантинов и предпочитая зло неизвестной заразы непривычному своему стеснению быта». Совсем как мы! Но и само «солнце русской поэзии» между «Маленькими трагедиями» срывалось и нарушало. Ему, игроку и записному гуляке, а тут еще и жениху, пребывающему в нетерпеливом ожидании и беспокойстве о невесте в городе, где летальность составляла 50 процентов, уединение тоже давалось не так легко, как в школе рассказывали. Поэт предпринял несколько попыток бегства от навязчивого вдохновения — к счастью, все безуспешные. Холере мы обязаны «Пиром во время чумы». Такой вот каламбур напрашивается. Но Пушкин выдержал. Выдержим и мы. Как болдинский сиделец писал другу: «…были бы мы живы, будем когда-нибудь и веселы».