«Садко» в Большом: как психологический квест обернулся неудачей

Александр МАТУСЕВИЧ

18.02.2020

Премьера порадовала красивой картинкой, но озадачила невнятностью режиссерского концепта и нестройностью музыкального воплощения.

«Садко» ждали не только из любви к музыке и пению: спустя девять лет в Большой вернулся самый модный российский оперный режиссер Дмитрий Черняков, и театр приложил максимум усилий, чтобы подогреть ажиотаж — редко чья работа удостаивается такой массированной пиаровской артподготовки. Стабильный интерес к творчеству Римского-Корсакова Черняков выказывает на протяжении всей своей карьеры, начиная с «Китежа» в Мариинке в 2001 году, сделавшего ему имя.

Непонятно, радоваться этому или печалиться. С одной стороны, благодаря стараниям Чернякова оперы композитора сегодня ставятся в Европе, где у него случилась полуудача в Париже («Снегурочка» в 2017-м) и откровенные неудачи в Берлине («Царская невеста» в 2013-м) и Брюсселе («Сказка о царе Салтане» в 2019-м), с другой — его метод подверстывания партитур композитора под собственные концепции, не имеющие никакого отношения к либретто, делает музыку на этом «празднике болезненного самовыражения» вторичной, если не чужой.

«Садко» Черняков решает аналогично: закомплексованный главный герой намерен «поиграться», дабы через такой психологический квест снять свои внутренние блоки. С этой целью он посещает некий «Парк исполнения желаний», где вся индустрия работает на то, чтобы так называемый Садко почувствовал себя отважным былинным богатырем-сладкопевцем. Переходя из павильона в павильон, для оформления которых использованы эскизы великих художников (Васнецова, Коровина, Билибина, Рериха и др.) к прежним постановкам оперы «Садко», он заигрывается настолько, что, когда шоу заканчивается, не хочет возвращаться к реальности. Когда все в финале радуются и славословят (опера-то мажорная, не трагическая), несчастный клиент чуть ли не бьется головой о сцену.

Похоже, Черняков поставил очередной автобиографический спектакль, отчетливо декларируя «городу и миру», что душа у него болит. И если в прежних работах, при всей абсурдистской эстетике и умозрительности концепций, наличествовали цельность и последовательность воплощения идей, то нынешний его «Садко» явно недодуман-недоделан. Режиссер не знает, что делать в массовых сценах, и поэтому хоры у него поют за кулисами, а по пустому пространству бегают главные герои, отчаянно жестикулируя в стиле самодеятельных инсценировок. Когда хоры все же появляются на сцене, то им вменяется столько задач, что они не в состоянии пристойно петь. У перегруженных сцендвижением артистов постоянно сбивается дыхание, отчего опять же страдает музыка. И в целом от действа, бедного и идеями, и просто добротными профессиональными решениями, веет непреодолимой скукой. 

Такое впечатление, что это не некий клиент психоаналитика вообразил себя былинным героем, а кто-то другой однажды вообразил себя режиссером и тщится уже много лет убедить в этом всех окружающих. Хорошо хоть красивая картинка спасает. Если вычесть из спектакля искусственный претенциозный концептуализм, попросту не замечая его, — новая работа Большого вполне смотрибельна и слушабельна и даже заставляет вспомнить детский восторг от старого спектакля Бориса Покровского.

Впервые Большой театр обратился к «Садко» в 1906 году, еще при жизни композитора, через девять лет после мировой премьеры в Мамонтовской опере, и сделал за первые полвека четыре постановки, последняя из которых шла целых 35 лет. Несмотря на грандиозность замысла и сложность его воплощения, опера исполнялась в Большом более пятисот раз. Именно ее театр возил на свои первые, ставшие легендарными гастроли в «Ла Скала» (1964), считая произведением не менее программным, чем «Борис Годунов», «Князь Игорь», «Пиковая дама» или «Война и мир». Однако в 1984-м «Садко» выпадает из репертуара на долгие годы, да и в целом отечественные театры стали обращаться к нему несравнимо реже, чем в советское время. В 2015-м для открытия после реконструкции «Геликона» Дмитрий Бертман выбрал именно «Садко», однако этот оскопленный вариант едва ли можно считать полноценным воплощением опуса.

Нынешний вариант оперы в Большом в этом плане выгодно отличается: нет не только досадных купюр, но восстановлены даже те фрагменты, которые обычно не звучали ранее. Правда, качество музыкального воплощения далеко до идеала: прежде всего неприятно удивили многочисленные расхождения между хором и оркестром, что, как выяснилось, проблема системная, не зависящая от конкретного спектакля и состава исполнителей. У музыкального руководителя постановки, молодого талантливого дирижера Тимура Зангиева, по его же словам, нет намерения дать в этой опере интерпретационную новизну, а есть задача точного исполнения партитуры. Но в итоге нет ни того ни другого: «среднестатистическое» звучание оркестра лишено индивидуальности и личностной окрашенности трактовки, при этом филигранности и безукоризненности озвучивания материала добиться также не удалось.

Многолюдная опера требует гигантских певческих ресурсов, и Большой дарит публике два полноценных состава, в каждом из которых — замечательные вокальные работы, но остается немало и неоднозначного. Партия Нежаты передана от женского контральто контратенору, что оборачивается настоящей катастрофой. Украинца Юрия Миненко можно оценить только поющим под аккомпанемент арфы, а в ансамблях, массовых сценах, при малейшем усилении звучности оркестра его не слышно совсем, что неудивительно — волюнтаризм постановщиков по внедрению в оперу конца XIX века голоса из другой эпохи и другой стилистики ничем не оправдан.

Партия Волховы вменена легким сопрано — и Аида Гарифуллина, и Надежда Павлова чудесно справляются с верхним регистром и пленяют пластичностью подвижных голосов, но низы и середина диапазона озвучены плоховато, не хватает тембральной насыщенности. Небесспорны и оба Садко: и Нажмиддин Мавлянов, и Иван Гынгазов, без сомнения, выдерживают вагнеровскую по продолжительности и диапазону (написанную почти для баритона) теноровую партию, однако атлантовской итальянскости, звона и сверкания у них нет почти совсем. Оба поют в силовой манере, Мавлянов — гибче и тоньше, но более матовым звуком, Гынгазов — грубее и прямолинейнее, но ярче.

Зато обе Любавы — меццо Екатерина Семенчук и Ксения Дудникова — получились на славу: сочные голоса, стопроцентное владение ими, абсолютная стилистическая достоверность, практически на архиповском уровне. Хороши в небольших, но очень важных партиях бас Станислав Трофимов (Морской царь) и драматический баритон Сергей Мурзаев (Старчище). Хитовые арии торговых гостей в целом получились в оба вечера у всех шестерых исполнителей, но особенно заворожили своим пением бас Дмитрий Ульянов (Варяжский гость) и баритоны Андрей Жилиховский и Андрей Кимач (Веденецкий гость). Блеснули и исполнители игровых, скоморошечно-лубочных ролей — Максим Пастер, Михаил Петренко, Андрей Попов, Валерий Гильманов, Роман Муравицкий.

Фото на анонсах: Дамир Юсупов.