12.04.2013

«Сделали бы Василия Михайловича Пескова автором следующего диктанта…» Прочел я такой комментарий к истории с «Тотальным диктантом» — и сердце сдавило. Болеет Василий Михайлович Песков, и хоть держится молодцом и по-прежнему настежь открывает свои прекрасные «Окна», но, боюсь, не по силам ему уже гарцевать в академической аудитории, шутить про рюмку водки, которая поможет одолеть запутанную пунктуацию.

А идея верная. Я не заглядывал в душу ульяновскому губернатору Морозову, который вместо текста Рубиной про Всемирную паутину попросил прочесть историю про деревню Прислониху, родину удивительного советского художника Пластова, но, чувствую, не только матерные слова, найденные им в книгах Рубиной, отвратили его от идеи покорно следовать в колее. Мне вот тоже не казалась живительной идея писать под диктовку Дины Рубиной.

Тут по схеме полагается произнести мантры: не потому, что она гражданка Израиля, не потому, да не поэтому… Но не буду: я сразу предполагал, что в силу многих причин тест на любовь к русскому языку и знание русской литературы будет в ее исполнении заковыристым и вымученно актуальным, в нем не будет света и простора, в нем будут сиюминутные страхи и вполне расхожие мудрости. Ни за что не упадет и не растает в нем песковский «редкий лопушистый снежок».

Уж если и диктовать что-то из Дины Рубиной, так это полные обожания и горького одесского юморка истории о том, как она провожает свою нежную доченьку в неизбежную израильскую армию, как жарит ей картошку, как взвешивает трепетной материнской рукой ее многокилограммовое «ружье», как патриотично покупает ей подушку и ботинки, не забыв спросить: а что, израильская армия не обеспечивает своих солдат подушками и ботинками? Нет, ибо израильская армия твердо знает, что израильская мама это сделает лучше!

Я писал бы такой диктант и плакал. Особенно, когда дошел бы до трогательного воспоминания о российском солдатике, которого повстречали автор и ее дочка на Малой Полянке: «Помнишь, он попросил у нас пять рублей?» Вот бы ему ту выпечку и йогурты, пишет Рубина, которые израильские призывники сметают в мусорный бак по малейшему подозрению в несвежести! Он бы слопал, стрескал за милую душу и на дату не посмотрел. И дочкин ответ: ты что, хочешь, чтоб у всей израильской армии на марше живот схватило?

В этом точно есть правда жизни, всепоглощающая любовь и автоматическое небрежение, сладкое родство и фатальная отъединенность. И талантливая, южная гибкость обхождения с русской языковой основой. Куда она девается в случае упоминания «беспрецедентной возможности мгновенного донесения слова до бесчисленного множества людей» (цитирую «Тотальный диктант»), я не знаю.

Но я бы выбрал текст Василия Михайловича и еще по одной причине: главная картина Пластова — «Фашист пролетел», он об этом тоже пишет. Можно долго и муторно рассуждать о пропагандистских «монстрах покроя Гитлера и Муссолини», а можно вспомнить, как пропагандистский монстр Сталин попросил взять эту картину в Тегеран. Можно сделать так, что ты еще в детстве будешь, как завороженный, смотреть на это нехитрое полотно, где лежит в траве окровавленный пастушок, его осиротевшая дворняга лает в сырое небо, стыло смотрит на это худая корова из березняка — и ты, наконец, переводишь глаза на дальний угол, а там — удаляющийся силуэт вражеского самолета, и вся картина складывается в твоей головенке навсегда. По мне так это куда важнее, чем не замутить часом «чистые воды бытия, подаренного нам непознаваемым гением Вселенной» и тем более «утолить жажду бессмертия», предписанную нам Рубиной.

Начав диктанты со Льва Толстого, устроители пришли к Дмитрию Быкову, Захару Прилепину и Дине Рубиной. И ладно бы — да жаль, что никогда не доберутся они (и мы с ними) такой колеей до Василия Михайловича Пескова, лауреата Ленинской премии. До Шукшина, до Белова, до Астафьева. Даже до Аксенова — «Жаль, что вас не было с нами», как говорится.

Что я могу сделать? Я ведь даже не губернатор. Могу только порекомендовать зачесть результаты в Ульяновской области в общие — то есть принять решение, прямо противоположное тому, что уже поспешно принято возмущенными организаторами. Если «Тотальным диктантом» действительно хотим добиться и большей грамотности, и большей любви, и большей взаимной приязни, то это был бы сильный ход.

Как победить площадную стихию интернета? Как остановить утрату важнейших ценностей? Об этом в волнении спрашивает Рубина. «Рассказывают, — отвечает Песков, вспоминая все того же Пластова, уроженца Прислонихи, — будучи в Венеции и восхищаясь ее самобытностью, он доставал из кармана коробочку с сухой полынью и нюхал степную траву, поясняя с улыбкой: «Это чтобы свое не забыть». Насмехаться ли будет над этим чудачеством поколение интернет-паутины? Дивиться ли? Понимать ли, как были устроены эти хитрые советские старики-художники с полынью в кармане? Не знаю, но мне такие детали кажутся важными в борьбе с тем, что Дина Рубина называет «необратимой незрелостью». Перед которой она в растерянности замирает в финале своего диктанта.