Чтобы никто не ушел обиженным

Ольга АНДРЕЕВА, журналист

26.02.2020

В России началось движение в сторону возвращения социальной справедливости. Это будет уже не скомпрометировавшая себя либеральная модель, но и не коммунистическая. Но какая?

Биологи считают, что чувство справедливости заложено в нас генетически и даже нашли небольшой участок мозга, который активизируется в момент наших размышлений на эту непростую тему. Кстати, находится он в зоне, которая отвечает за эмоции, а не разум. Это значит, сначала мы справедливость чувствуем, а потом уже формулируем, что это такое.

Платон, бывший, пожалуй, первым, кто задумался об этом, высказал идею о справедливости как долженствовании, которое признается всем обществом. Справедливость — это такое состояние социума, при котором заслуги должным образом вознаграждаются, а преступления должным образом наказываются, права являются логичным продолжением обязанностей, а каждая социальная страта или группа населения занимает должное положение по отношению к благам общества. Должное — значит такое, которое не вызывает у общества протеста, то, с чем все согласны. Платон, не имея склонности бросать слов на ветер, тут же придумал идеальное государство, где жизнь была устроена справедливо. Логически его рассуждения о запрете поэзии, изгнании инакомыслящих философов и тотальной уравниловке выглядели убедительно, но тут мы возвращаемся к тому, с чего начали: справедливость — это эмоция. А это значит, что, окажись мы в таком идеальном государстве Платона, прежде всего, мы ощутим его несправедливость.

Создание справедливого мира, однако, с тех пор извечная мечта человечества. Она всегда сталкивается с какими-нибудь противоречиями. Все упирается в то, кто именно будет считать. Понятно, что проще поступить так, как предлагал небезызвестный Шариков, — все поделить поровну. Но проблема в том, что все мы не равны. То, что кажется справедливым рабовладельцу, вовсе не кажется справедливым рабу. Справедливость, с точки зрения доктора наук, это не то же самое, что справедливость с точки зрения разносчика пиццы.

Даже формальное равенство перед законом, которого мы вроде бы достигли, не отменяет проблемы справедливости. Хуже того, мы отлично видим, как страны с разным политическим устройством, даже если им удается быть более или менее эффективными в этом вопросе, все равно не могут достичь абсолютной справедливости.

В 1971 году в Гарварде вышла книга американского философа Джона Роулза «Теория справедливости». Одна из ключевых идей американца состоит в тезисе о справедливости как честности или справедливом неравенстве. Речь идет о таком устройстве общества, при котором его самые неблагополучные и проблемные слои имеют максимальное количество привилегий. Если мы не можем всех со всеми уравнять изначально, мы, считает Роулз, можем согласиться на то, чтобы «разделить судьбу друг друга». Владелец компании, разделивший судьбу с курьером или с одиноким стариком, умирающим от рака, будет относиться к миру честнее, то есть справедливее, чем не разделивший. Мотивировать общество на такое самопожертвование должна прежде всего ответственность перед будущими поколениями.

Роулз искренне полагал, что ключ от этой разновидности счастья находится в руках либеральных экономистов. Однако последние не вняли призыву разделить судьбу разносчиков пиццы. Фридрих Хайек, один из главных идеологов либерального рынка, объяснил Роулзу, что «эволюция не может быть справедливой» просто по определению. В процессе развития всегда кто-то проигрывает, а кто-то выигрывает. Это значит, что справедливость вещь глубоко не рыночная. Надо быть честным с самим собой и решить, чего же мы хотим — или развиваться, или быть справедливыми. Нужное подчеркнуть.

Либеральное понимание справедливости основано на идее так называемой Парето-оптимальности. Это значит, что люди в массе своей могут получить больше только в том случае, если общий экономический пирог растет. Задача государства обеспечить честную и справедливую систему распределения этой прибавки, чтобы выгода от развития не досталась узкой группе лиц. Таким образом, общество становится массово мотивировано к постоянному развитию и увеличению общего пирога, крохи с которого падают на стол всех его членов. У такого общества в идеале как бы нет любимчиков в виде неких неблагополучных стариков и матерей-одиночек. С либеральной точки зрения все абсолютно равны в шансах на успех при равенстве доступа к рабочим местам и образованию. Всем достается, конечно, не поровну, но в определенной пропорции. Беда только в том, что эти пропорции устроены уж больно криво. Старики и матери-одиночки почему-то остаются в устойчивом проигрыше, а львиная доля всемирного богатства все больше и больше сосредотачивается в руках жалкого одного процента населения планеты. Жалкого, но вовсе не бедного процента.
Чтобы избежать подобного перекоса, экономисты предлагают государству все-таки вмешиваться в процесс распределения. В сущности, все упирается в один простой вопрос: по отношению к кому государство готово быть справедливым. Как говорят экономисты, кого мы будем максимизировать? Максимизация это, в сущности, и есть то самое требование разделить судьбу друг друга, о котором говорил Роулз.

Самым парадоксальным образом мечта американского философа сбылась благодаря не либеральным экономистам, а коммунистам. При Советах максимизации подлежал худший и беднейший член общества, те самые бедные старики и условные разносчики пиццы. Причем государство этот процесс строго контролировало, не очень полагаясь на маниловские мечтания американца о долге перед поколениями. Все в СССР было рассчитано на бывшего деревенского троечника, которого старательно поддерживали все государственные институции. Этого троечника учили в профтехучилищах, где он получал профессию. По приходе на завод ему давали комнату в общежитии, а потом и полноценную отдельную квартиру. Государство заботилось о его образовании и культурном уровне, организуя библиотеки, кружки самодеятельности, профсоюзные путевки в санатории и на экскурсии. Все это было, заметьте, совершенно бесплатно и просто неизбежно для троечника. Государство в приказном порядке обеспечивало его благополучное существование, полностью гарантируя от люмпенизации и нищеты.
Понятно, что Россия, идя по пути перемен, выбрала развитие, в полном согласии с либеральной логикой, поправ справедливость. Троечники тут же остались за бортом цивилизации. Вместе с ними за борт отправились и все бюджетники вроде врачей, учителей, инженеров. Либерально настроенная интеллигенция, быстро проявившая рыночную смекалку, насмешливо предлагала всем самим заботиться о себе. Большого счастья россиянам эта стратегия, как все знают, не принесла.

Впрочем, перестроив экономику на либеральный лад, Россия не мытьем, так катаньем все же добилась определенных успехов. В нулевые годы общественный пирог действительно рос как на дрожжах, и, действительно, от этого роста в той или иной степени большинству все-таки кое-что перепадало. Парето-оптимальность реально работала. Но тут случился кризис 2008 года, заработавший было механизм крякнул и остановился. Экономический рост на 1,2 процента россияне не чувствуют, хоть ты тресни. Это немедленно привело к общему унынию: зарплаты не растут, социальные лифты не действуют, перспектив никаких.

По данным социологов, население страны, начиная примерно с 2013 года, упорно полагает, что жизнь в стране устроена глубоко несправедливо, вознаграждение за труд производится не в должном объеме, логическая связь между вложенными усилиями и полученным пряником не работает. Люди вкалывают, а взамен получают убогие 40 тысяч, и так всю жизнь, без перспектив и карьерного роста. Несправедливо? Конечно, несправедливо.
Поэтому идеи Роулза снова в тренде. В современной политической философии России все больший авторитет набирает идея так называемого «хорошего общества», разработанная социальным философом Валентиной Федотовой. Она заимствует у Роулза идею рационального общественного договора и предлагает реализовать его на современной российской почве. «Никакой начальный социальный статус не гарантирует человека современного общества от риска снижения этого статуса, в том числе до самого низкого уровня из-за потери доходов, работы или здоровья. Поэтому каждый человек может мысленно поставить себя в нижайшую социальную позицию. Исходя из этого, находясь в неведении относительно своего будущего, каждый может быть согласен на то, чтобы сделать минимальный уровень жизни выше, максимизировать социальный и материальный минимум…» — пишет Федотова в книге «Модернизация «другой» Европы». Но ведь максимизация минимума — это и есть коммунистическое понимание справедливости, которое мы так резво смели с исторической арены в начале 90-х. Это и есть то самое государство для троечников и матерей-одиночек, детей-сирот и больных раком стариков. Государство, где самым несчастным гарантировано благополучие, а остальные справятся сами.

Впрочем, декан экономического факультета МГУ Александр Аузан считает, что вряд ли современная российская реальность зайдет так далеко. Это означало бы признание того печального факта, что тридцать лет хождения по либеральной пустыне привели нас в ту же точку, с которой мы отправились в поход. Однако делать что-то нужно, причем срочно. Контракт, заключенный между властью и ее избирателями, на глазах теряет силу. Идея сильной России уже не компенсирует низкие зарплаты и отсутствие светлого будущего. Грядущие выборы могут поставить Россию примерно в то же положение, в каком оказалась Украина весной прошлого года. Все это понимают, и движение в сторону возвращения в Россию социальной справедливости уже началось. Это будет не скомпрометировавшая себя либеральная модель, но и не коммунистическая. Но какая? Аузан считает, что современная Россия располагает одним очень удачным опытом восстановления справедливости. Этот опыт имел место во время кризиса 2008 года. Страна прошла этот кризис почти безболезненно — доходы населения не упали и люди не почувствовали, что ныряют в бездну нищеты. Сделано это было простым закачиванием средств в бюджетную сферу. Именно этот механизм, полагает Аузан, и будет запущен в работу новым правительством под руководством Михаила Мишустина. Это и есть что-то вроде буддийского срединного пути или второй вариант социальной справедливости между либеральным равенством и коммунистической максимизацией худшего члена общества.

Такой путь в какой-то степени знаменует собой новый контракт с населением — мы вам деньги, а вы нам социальную активность: или бизнес замутите, или образование получите. Эта политика не так безразлична к простому человеку, как либеральная, но и не так беззаветно заботлива, как коммунистическая. Фактически таким образом власть задает населению вопрос: ну что, ребята, вы уже социально повзрослели или как? Вы готовы сами отвечать за свою судьбу или это по-прежнему должно делать государство?