Сгоревшее сердце Парижа

Борис МЕЖУЕВ, философ

16.04.2019

Когда-то католик Гилберт Честертон устами своего героя патера Брауна произнес такие слова: «Если вы не понимаете, что ради одной человеческой души я готов снести своды всего мира, вы ничего не понимаете в моей религии». То, что произошло в Париже вечером 15 апреля, когда загорелся легендарный Нотр-Дам-де-Пари, хранивший, помимо множества иных ценностей, Терновый венец Иисуса Христа — ​это, безусловно, своего рода обращение к людям, попытка вразумить их. И было бы странно, если бы мы не отнеслись к полыхающей святыне как к знаку. Ведь огонь охватил символическое сердце Парижа, один из главных культурных и религиозных объектов всей западной цивилизации.

Я никогда не был очарован этим городом. Меня немного отталкивал его порою тусклый, серый вид, вечерами как будто подкрашенный рассеянным светом фонарей и гирлянд над дверями кафе. Весьма тоскливое впечатление оставляли знаменитые парижские бульвары с одним рядом деревцев, незаштукатуренные дома из белого камня, а также грязные воды Сены.

Париж казался слишком современным, слишком модернизированным. В 1850–60-е по заказу императора Наполеона  III его почти полностью перестроил барон Осман, ликвидировавший узкие средневековые улочки и разбивший широкие бульвары. Главным символом технического рационализма нового времени стала вознесшаяся над городом в конце XIX века Эйфелева башня. Должен признать, та сторона Парижа, где на одном берегу Сены расположен Дом инвалидов, а на другом распростерты Елисейские поля с замыкающей их Триумфальной аркой, производила на меня опустошающее впечатление. Немного аналогичное, скажем, зданиям в стиле сталинского ампира на Земляном Валу в Москве или же павильонам ВДНХ. В Париже отчетливо ощущается дух модернистской утопии, и поэтому он по большей части оставляет впечатление слишком холодного — ​не в климатическом, но в культурном смысле — ​города.

Но все эти чувства отступают напрочь по мере отдаления от Эйфелевой башни и площади Согласия и приближения к острову Сите, где возвышается заложенный еще в XII столетии Собор Парижской Богоматери, чудо средневековой готики. Именно здесь бьется подлинное сердце города, отсюда разбегается кровь и духовная энергия к другим его районам, отсюда питается его мозг, ибо далее за островом Сите начинается знаменитый Латинский квартал, окружающий Сорбонну. Только в этом месте и влюбляешься в Париж, и он пробуждает теплые, нежные, лирические чувства. Здесь как будто отступает, точно проклятие, призрак Хрустального дворца, дух рациональной утопии имени барона Османа, и открывается путь в прошлое города, в его подлинную историческую сущность.

Собор Парижской Богоматери в своей истории выдерживал много атак. На него покушалась, и не без успеха, Великая Французская революция, когда в храме были сброшены и обезглавлены 28 статуй библейских царей. Сразу после Июльских событий 1830 года возникла идея уничтожить собор именно как символ мрачного готического Средневековья. Считается, что спас его своим романом Виктор Гюго, представивший Нотр-дам-де-Пари смысловым средоточием французской столицы. Аналогичным образом в 1918-м Троице-Сергиеву лавру защитил отец Павел Флоренский, написавший записку о том, что именно этот монастырь является символическим центром всей России… Парижский собор уберегли от разрушения, но серьезно реконструировали. Меж тем все равно осталось ощущение легкости, воздушности камня, который словно взлетает от земли, что блестяще передал в своем стихотворении русский поэт, стремившийся запечатлеть в рифме чудо, созданное средневековым мастером: «Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, я изучал твои чудовищные ребра, тем чаще думал я: из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам…»

Я понимаю, что Собор Парижской Богоматери восстановят, что на реставрацию потекут поступления от всех французов, от верующих католиков, да, наверное, и от христиан всего мира. Но что-то сгорело навсегда. Упавший шпиль снова водрузят на старое место, но это, конечно, материально будет иной шпиль, хотя и внешне идентичный прежнему.

Однако, вполне возможно, тот факт, что пожар произошел именно на католической страстной неделе станет причиной религиозного возрождения Франции. Если речь не идет о деянии какого-то безвестного Герострата, то есть о сознательном поджоге, а лишь о трагической случайности — ​невольно возникнет догадка, что сам Господь или Святая Покровительница храма призывают вспомнить о наступающем Дне Господнем.

В каждом европейском городе сердцем является храм: собор Святого Вита в Праге, Святого Стефана — ​в Вене, Фрауэнкирхе — ​в Мюнхене, Санта Мария дель Фьоре — ​во Флоренции… Особенностью Парижа является то, что Нотр-Дам на Сите в определенном смысле находится в своеобразной оппозиции всему городу, как островок готики в мире рационального модерна. Островок Средневековья среди секулярного Парижа с его прочерченными по линейке бульварами и лишенными всякой религиозной атрибутики административными зданиями. Думаю, в эту католическую Пасху в храмах Франции соберется чуть больше людей, чем обычно.

Отступление Европы от христианства, разумеется, не сможет поколебать никакой пожар, но, думаю, мистически чуткие души оценят произошедшее как последний призыв из горнего мира к удаляющейся в магический постмодерн Европе. Призыв оглянуться назад, не спешить рвать с прошлым, задуматься о смерти и сохранить надежду на воскресение.


Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции