15.05.2017

В детстве, когда все мальчики мечтали стать космонавтами, а девочки — киноактрисами, я желал лишь одного: быть пионером-героем и погибнуть на площади.

Уж не знаю, чего тут было больше — врожденного жертвенного нарциссизма или восприимчивости к пропаганде, но факт остается фактом: мне хотелось подвига. Мы биографии пионеров-героев проходили в школе. Про Орленка пели со сцены. И слова казались прекрасными: «Орленок, орленок, взлети выше солнца...» Какая на самом деле сейчас разница, что Орленок никогда не был пионером.

За окном медленно текли глухие семидесятые годы, а перед глазами стояли они: Павлик Морозов, Коля Мяготин, Леня Голиков. Я и сегодня ими восхищаюсь.

В какой-то книге в детстве я прочел, как умирал один маленький король. Его приговорили к смерти на площади перед огромным стечением народа. «Можно выполнить только одну мою просьбу?» — обратился несчастный к приговорившим его. «Какую?» — поинтересовались те. «Замените эти тяжелые кандалы легкими серебряными цепочками. Я совершенно измучен, мне будет трудно идти к месту казни». Желание исполнили. Когда юноша вышел на эшафот, легкие серебряные цепочки зазвенели на ветру, и он сам стоял, стройный, вытянувшийся и светлый, в легкой рубашке апаш, на грубом дощатом помосте, где ему предстояло погибнуть, — и в этом была его победа.

Понятно, что настоящие пионеры-герои, комсомольцы и просто беспартийные школьники уходили из жизни не так. Они умирали грязно и некрасиво. Осев на сухую сентябрьскую траву не под взглядом любящей матери — но родственника-убийцы. И рубашка палача пахла чем-то привычно тяжелым и кислым. Павлика Морозова убили в лесу в сентябре 1932-го кулаки, среди которых были родной дед и двоюродный брат мальчика.

На что это похоже? Большая история. Древнегреческая трагедия. Мифы Эллады. 

Кронос тоже должен был сжирать своих детей, едва они рождались. А что ему еще делать? Все же помнят о предсказании, что он будет свергнут собственным сыном. Но обманула революция Кроноса-кулака: вместо новорожденного Зевса она завернула в пеленку камень, который тот в слепой ярости и проглотил. А сам Зевс рос в укромном месте, пил козье молоко, ел ягоды. Потом вырос и отомстил. Низверг отца в преисподнюю. После чего стал единовластным хозяином Олимпа и даже учредил в честь своей победы Олимпийские игры. В сущности, Зевс — это и есть Павлик Морозов. На старый лад. Только в нашем революционном случае он неожиданно проиграл. Кронос отказался есть камень в пеленке.

Это все дико и страшно, однако настоящий подвиг всегда пахнет хтоническим ужасом. Вспомним, как Христос сказал: «...Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее». Про близость евангельского контекста и коммунистического — лишь ленивый не уточнял. Я повторю еще раз. Павлик Морозов являлся подобием нового святого. Странным, вымороченным, извращенным. 

Затем всей этой чудовищной роскоши на смену пришли стиляги, иные взгляды, другие мелодии. Владимир Мартынов в книге «Конец времени композиторов» справедливо пишет о том, что раньше, в ту эпоху, которая пионерам вровень, была музыка надмирная (молитва-камлание-заговор), а потом она рассыпалась в личную музычку, ерунду, потеряв способность изменять и объяснять сущее. И теперь мы живем в мире, в котором беззастенчиво, но зато честно объявлено о смерти Бога и крушении Космоса.

Чего уж удивляться тому, что простые пионеры-герои переоделись в брюки-дудочки, попугайские пиджаки и вспрыснулись «Шипром», а их девочки стали пахнуть не войной, а «Красной Москвой»?

— Мы все погибли, — говорят нам герои былых времен. — Обратились в прах. Рассыпались утаенным от колхозного начальства зерном.

Но как же хорошо, что больше не надо доносить на собственного отца и отсылать с помощью доблестных чекистов его в лагерь лишь по той причине, что он кулак и не любит алый галстук. Красный петух ему понятен, пылающий над деревней закат тоже, а вот эта тряпочка, разорвавшая их семейный уклад пополам, — нет. Так пусть же больше не будет ни кулаков, ни пионеров, ни героев, ни Зевса, ни Кроноса, ни надмирной музыки сфер. А только личное, честное, справедливое к себе и другим существование, в котором мы найдем новый смысл и новый ад.

И если для этого дивного нового мира нужно принести жертву — давайте ею стану я. Я готов. Но с одним условием: пусть на мне будут звенящие от ветра серебряные легкие цепочки вместо кандалов. И, разумеется, при большом стечении народа. Вдруг кто-то средь него заплачет обо мне, раз о пионерах теперь, спустя 95 лет после основания всесоюзной организации, горевать некому.

Мнение колумнистов может не совпадать с точкой зрения редакции