15.10.2013

11 ноября 1982 года наш курс военных журналистов в экстренном порядке сняли с лекций и приказали срочно идти в ленинскую комнату. «Будет важное заявление ЦК КПСС», — только и смогли объяснить курсовые офицеры. Все были встревожены, воздух казался наэлектризованным. Почему такая секретность? Что за важное сообщение?

И тут я понял. Это может быть только война! Как 22 июня 1941 года, когда в репродукторах по всей стране звучал голос Левитана: «Сегодня, в четыре часа утра, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну…» Как же я сразу не догадался?! Все ясно: напали наверняка опять со стороны Германии, при поддержке американцев и англичан. ГДР — первая на их пути страна соцлагеря, и там уже идут ожесточенные бои нашей группы войск. Самолеты НАТО на подлете к границам СССР. Значит и нам скоро в бой…

А мой папа, который служил тогда в 20-й армии в Магдебурге неподалеку от границы с ФРГ, уже горит в подожженном танке или выбрался и, сорвав шлем, отстреливается от захватчиков из пистолета. А мама с младшей сестренкой (если успели) эвакуируются в железнодорожном эшелоне по территории Польши в сторону Бреста и их атакуют американские штурмовики «Тандерболт»…

Фантазии в 18 лет — через край, а тут еще и тревожная неизвестность, помноженная на «сложность международной ситуации». Тут и не такое придумаешь.

Мы расселись в ленинской комнате, телевизор показывал «Лебединое озеро», потом наступила долгая пауза, и диктор объявил: «10 ноября скоропостижно скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев…»

В полнейшей тишине раздался облегченный вздох и прозвучало случайно вырвавшееся: «Фу-у… Ну, слава богу!»

— Кто это сказал?» — не спросил, а прошипел парторг факультета майор Свиридов, впившись взглядом в мои еще не успевшие сомкнуться губы.

Потом, стоя под портретом еще не снятого со стены генсека и тоскливо разглядывая пыль на лысине бюста вождя мирового пролетариата, я что-то мямлил про войну, горящий танк, теплушки с беженцами и с неизбежностью понимал, что моя карьера военного журналиста закончилась. Отчислят. Хотя можно будет потом поступить на истфак, ничего страшного. Зато папа жив и мама с сестренкой целы. И войны нет. Меня не отчислили. Парторг Свиридов когда-то служил с моим отцом и замял по старой дружбе мой аполитичный выпад…

Однако для другого человека в тот самый день карьера закатилась с такой же неизбежностью, как солнце заходит за горизонт. Не знаю, что мог сказать тогда зять Брежнева Юрий Михайлович Чурбанов, но терять ему было гораздо больше, чем мне. Должность первого замминистра внутренних дел, погоны генерал-полковника, положение в элите советского общества, ну и все, что причиталось человеку, женатому на дочери главы государства. Впереди — суд, тюрьма, развод, два инсульта и Митинское кладбище на окраине Москвы. И все только потому, что умер могущественный тесть.

У нас принято о мертвых либо хорошо, либо нечего. Но отыграться можно на людях из ближнего круга. Чурбанов стал именно такой мишенью, грушей для битья, наподобие тех, которые устанавливают в офисах японских компаний, чтобы сотрудники могли выплеснуть гнев на «резинового шефа».

Лично у меня нет желания бросить в его сторону камень. А после смерти и подавно. Но и причислять Чурбанова к «лицам ушедшей эпохи» тоже не хочется.

Он не жертва и не герой. Судьба подняла его к вершине политического Олимпа, и он, кажется, вполне с этой ролью справился. По крайней мере, не подличал, да и пожалуй, не воровал. ПТУ — завод — юрфак — комсомол — МВД. Нормальная карьера советского юноши, верного семье, партии и правительству. Встреча с Галиной, единственной и любимой дочерью генсека, безусловно, придала ему больше лоска и значимости. Но приоритеты остались прежними — семья (уже новая) и партия с правительством (старые, но теперь еще более близкие в силу возросшего положения).

Надо сказать, что Чурбанов, вопреки расхожему представлению, вовсе не был ловеласом. Красавец-мужчина в таком ранге мог добиться благосклонности первых красавиц страны, но никогда не делал этого. И не из страха перед супругой — уж он-то смог бы замести следы. Став замминистра влиятельнейшего ведомства, не кичился своим положением. Зная органы изнутри, попытался внести разумные коррективы в их работу и, что немаловажно, давал дорогу перспективным молодым сотрудникам. Депутат Госдумы Александр Хинштейн, человек весьма компетентный в том, что касается правоохранительных органов, даже назвал его «подлинным реформатором советской милиции».

Став главным фигурантом «узбекского дела», Чурбанов прекрасно понимал, что это месть не ему лично, а бывшему тестю. Он принял обвинение во взятках золотыми халатами и тюбетейками, согласился и на вменяемые следствием 90 тысяч рублей — сумма по тем временам расстрельная, причем никакого моратория тогда не было. И это тоже достойно уважения — не сдрейфил, не стал списывать вину на покойников.

Такое поведение оценили. Его не тронули ни Андропов, ни Черненко. Правда, засадил мстительный Горбачев, но помиловал за прежние заслуги Ельцин.

После амнистии уже разведенного с Галиной Брежневой Чурбанова не бросили, дали доходное дело — производство цемента для строительства МКАД. Злые языки утверждали, что он на этом втихую озолотился, но нарушений закона зафиксировано не было. Ну повезло хорошему человеку — получил выгодный контракт. Не больший, чем тот, о котором Чурбанов договорился с Егором Строевым в Орловской области — там цемент тоже пригодился. Последние дни Юрий Михайлович коротал в обычной «трешке» на юго-западе столицы и уже с другой любимой женщиной.

Вот скажите, многих ли замминистров внутренних дел, даже первых, за последние лет двадцать вы можете назвать? А Чурбанов запомнился. И не только как зять Брежнева.