Маэстро побеседовал с «Культурой» о проблемах воспитания подрастающего поколения, дороговизне звукозаписи и о мире, стоящем на пороге новых музыкальных откровений.

— Эдуард Николаевич, как поживаете, как ваше самочувствие в столь непростое время?

— Слава Богу, не жалуюсь. Конечно, с учетом возраста, работать стал меньше. Но, главное, желание писать музыку не исчезло — с удовольствием продолжаю этим заниматься. За долгие годы в профессии у меня уже выработался некий условный рефлекс: встаю утром и начинаю работать. И в этом отношении период самоизоляции на меня никак не повлиял, я его, по сути, не замечаю.

— Это прекрасно. Но наверняка карантин все же каким-то образом спутал вам карты: отменились премьеры, перенеслись концерты?

— У меня действительно отменились три важных мероприятия: сначала в КЗ имени Чайковского, затем в зале «Зарядье», где должен был в очередной раз исполняться мой «Реквием». И, наконец, сорвалась поездка в Луганск, куда меня приглашали с концертом.

Надеюсь, речь все же идет не об отмене, а о переносе. И, если с Луганском вопрос пока остается открытым, то с первыми двумя мероприятиями некая определенность есть. Если эпидемиологическая ситуация в стране наладится, то концерт в зале Чайковского пройдет 5 октября, а в «Зарядье» — 1 марта следующего года.

В планах значится и еще одно знаковое мероприятие, которое, надеюсь, уже не отменится: в декабре в Московском международном Доме музыки. Основу программы опять же составит «Реквием».

— Ваш «Реквием» потрясает до глубины души. Однако хотелось бы, чтобы подобные переживания у человека оставались связанными с музыкой, а не с какими-либо печальными реальными событиями. Вы вообще с оптимизмом смотрите в будущее?

— Разумеется. Надеюсь, что весь этот коронавирусный кошмар скоро завершится. Но, мне кажется, то, свидетелями чему мы сегодня являемся, — своего рода кара Господняя. Человечество, как бы цинично это ни прозвучало, это заслужило. Оно постепенно попирало различные законы — от христианских до общечеловеческих — и вот, доигралось. Все эти беснования со сменами полов, разврат… Разве подобная моральная вакханалия может проходить бесследно? И, увы, мне кажется: несмотря на то, что род людской сейчас хлестануло как следует, пройдет какое-то время, и все начнется заново — случится еще какая-нибудь страшная история.

— Вы неоднократно говорили, что мир в ожидании принципиально новой музыки, некоей звуковой мистерии. Сейчас говорят, что после пандемии мир не будет прежним. Может быть, как раз для этой самой новой музыки наступит благодатное время?

— С технологической точки зрения для появления такой музыки все давно готово. Музыка — понятие всеобъемлющее, а техника дала нам возможности реализовать все, что мы хотим. В нашем распоряжении новейшие достижения, тысячи звуковых библиотек. Мы освоили весь звуковой спектр, который слышим, мир музыки у нас в руках. И проходить мимо этого, замыкаясь в чем-то одном, будь то оркестрованная музыка, рок или джаз, непростительное самоограничение.

Новая эра в музыке, связанная с умелым использованием всего звукового спектра, который нам дала техника, только назревает и неизбежно расцветет. И этот пока еще несостоявшийся феномен перейдет из области экспериментов в область композиционной необходимости. И тогда музыка будет восприниматься не мозгом и телом, как сейчас, а душой. Но это произойдет лишь при удачном стечении нескольких обстоятельств: возникновении духовной потребности в подобной звуковой мистерии, появлении личностей, способных повести за собой слушателей в область прекрасного неизведанного и наличии соответствующих пространств, способных воссоздать и передать эту многослойную звуковую информацию…

— В состоянии ли такие глубинные потрясения социального характера, как эпидемия коронавируса, подтолкнуть человека — творца или слушателя — к созданию и восприятию новой музыки?

— Сложно сказать. Музыка, как нечто, создаваемое человеческим интеллектом, по идее должна реагировать на общественные катаклизмы, отзываться как на позитивные, так и негативные аспекты жизни. Но тут палка о двух концах. Для создания музыкального сочинения, как и для любого произведения искусства, необходимо более-менее четкое представление о том, на что направлено твое перо. Нельзя писать ни о чем и надеяться, что это будет понятно всем и необходимо каждому.

Возьмем, например, Вторую мировую войну: колоссальнейшее потрясение в мировой истории нашло такое же значимое отражение в области искусства. Создано великое множество превосходных картин, фильмов, скульптур, музыкальных произведений самых разных форм — от опер до песен. А вот другое кошмарное явление ХХ века — эпидемия «испанки» — для мира искусства прошло практически незамеченным, почти никаких следов в культуре не оставив. Почему так произошло? Да просто потому, что в первом случае все было понятно: есть конкретный враг, с ним надо бороться, его необходимо победить. А во втором — противник до конца неясен: кто он, что он, где он… О чем писать-то? Поэтому, думаю, быть увековеченным в истории и отлитым в бронзе вирусу не светит. Хотя… Времена меняются. Поживем — увидим.

— Вот, кстати, вы упомянули о Второй мировой. В последнее время одна из главных тем для обсуждения в обществе — фальсификация истории. Как подтолкнуть стоящих на пороге взрослой жизни людей к желанию знать свою историю и возможно ли заставить их полюбить Пушкина?

— Может быть, покажусь банальным, если скажу, что все — как хорошее, так и плохое — родом из детства. Домашнее воспитание и правильная организация школьного образования определяют дальнейший жизненный путь человека. Мне с самых младенческих лет мама и бабушка читали сказки, рассказы, стихи, и все это навсегда осталось со мной. А Александр Сергеевич вообще мой любимый писатель. Оригинально, не так ли? (Смеется.) 

Сейчас в лексиконе многих молодых людей для определения России значится пренебрежительное слово «Рашка». Это опасный симптом. И дело не только в том, что вместо того, чтобы взять в руки томик Пушкина, юнец погрузится в интернет-чаты, а просмотру старой доброй советской киноклассики предпочтет голливудский блокбастер. Корни проблемы уходят глубже. Никакой единой мощной идеологии в стране, которая сравнительно недавно с трудом избежала полнейшей разрухи, так и не появилось. А без идеологии — в правильном понимании слова — общие духовные скрепы найти сложно.

— Шестьдесят лет назад, в 1960 году, состоялось ваше знакомство с известным инженером Евгением Мурзиным, изобретателем первого в мире синтезатора, что повлияло на вас как на композитора — электронная музыка завладела вами. Какое место она занимает в вашей «творческой лаборатории» сегодня? 

— Да, в 60-х, когда синтезаторы стали все увереннее прокладывать себе дорогу и на меня обрушился такой мир, что мне буквально «сорвало крышу». Это было неслыханное, абсолютно новое звучание. А вот почему я так увлекся именно этим направлением, довольно сложно объяснить. Наверно, все дело было в некой внутренней готовности — что-то во мне ждало именно такого звука, «космического» настроения, я был подспудно ему открыт.

И да, я действительно отдал электронной музыке львиную долю своей творческой жизни, но сейчас не особо слежу, что происходит в этой отрасли. Я стал несколько далек от новейших веяний, которые сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой — просто нет времени реагировать. У меня в работе несколько сочинений, которые я хотел бы успеть закончить. С другой стороны, для меня уже давно не существует четкого разграничения по жанрам, стилям и средствам художественной выразительности. С недавних пор я стараюсь соединить в своей музыке даже в рамках одного произведения разные направления — от симфонии до рока и от электроники до джаза. Для меня сегодня все тембры хороши.

— Несколько десятилетий назад вы написали работу «Заметки об электронной музыке»…

— Да, и это было единственное, что я создал на ниве литературы (улыбается).

— Сквозная идея этого труда в том, что звукозапись — современный вид искусства. Тогда, в 70–80-х это действительно было так. А чем звукозапись является сегодня?

— Сам подход к ней, по сути, остался прежним. Предельно схематично это выглядит так: по ту сторону пульта находится исполнитель, играет на гитаре (условно) или поет. А по другую — сидит звукоинженер и занимается своим делом: выстраивает баланс, следит за частотами, сводит, микширует и так далее. Здесь с годами мало что изменилось.

Роль кудесников звука сегодня поистине огромна: сочинить приличное произведение — это только полдела, грамотно записать его порой даже более важно. Из любого «исходного материала» можно сделать либо проходную дешевку, либо продукт феноменального качества. Именно поэтому, кстати, профессиональная студийная запись — очень дорогая штука.

— Многие ваши «коллеги по цеху» выпускают книги воспоминаний, автобиографии или сборник случаев из жизни. Дождемся ли мы чего-то подобного от Эдуарда Артемьева?

— Скорее всего, не дождетесь. Прежде всего, у меня совершенно нет времени: стараюсь предельно сосредотачиваться на том, чтобы довести до логического завершения свои музыкальные произведения.

И, если честно, у меня даже мысли написать что-то подобное не возникало. Для этого нужно обладать литературным дарованием и чувствовать, что твои откровения, воспоминания и рассуждения кому-то в этом мире нужны. И, наконец, существующее положение вещей: то, что о моей скромной персоне не так уж много известно, меня абсолютно устраивает (улыбается).

— И напоследок скажите пару слов, как сегодня складываются взаимоотношения с кинематографом. Ведь вы являетесь автором музыки к более чем 150 художественным фильмам. Есть ли что-то в работе?

— Несколько лет назад я для себя решил, что в кино больше не работаю. Во-первых, достойных предложений практически не поступало. А во-вторых, что поважнее будет, я очень много сил, времени и энергии отдал созданию «Реквиема». Работа над ним не столько опустошила меня, сколько подвела к мысли, что в кино я возвращаться не хочу.

Единственное, у нас с Никитой Михалковым давно уже идет работа над лентой «Шоколадный револьвер». Проект не первый год находится, что называется, «в континууме», и его реализации постоянно что-то мешает. То Никита Сергеевич занедужит, то я. А сейчас сами видите, что происходит.

На 25 марта был назначен первый день съемок, но по понятным причинам все рухнуло. Там и финансовые проблемы подоспели, и прочие неурядицы. Так что пока работа на неопределенный срок приостановлена. Но, я надеюсь, она все же будет доведена до конца.