Елена ФЕДОРЕНКО

23.02.2014

В последний день зимы Московская филармония завершает цикл «Вечера фортепианной музыки» концертом, необычным — и по программе, и по составу исполнителей. В Концертном зале имени Чайковского прозвучит музыка для квартета фортепиано. Известные российские пианисты-транскрипторы представят свои новинки совместно с одним из самых самобытных и талантливых музыкантов наших дней — Александром Гиндиным. Он как автор этого проекта ответил на вопросы «Культуры».

культура: Почему квартет роялей? Одного мало?
Гиндин: Мне очень нравится, как звучит рояль, считаю, что это самый прекрасный инструмент. А когда хорошего много, то, по-моему, всем только лучше. Четыре рояля — пиршество фортепианного звука, такое его изобилие, что по наслаждению мало что может с этим сравниться. 

культура: Вы работаете в таком формате не впервые, тем не менее он непривычен для публики. 
Гиндин: «Виновником» того, что эта идея меня захватила, стал замечательный композитор Карл Черни. Началось с того, что я познакомился с двумя его квартетами для четырех роялей. Ноты в то время найти было трудно: связывался с архивом в Вене, процесс оказался долгим. Первый концерт состоялся в 2008 году в Москве. Всем понравилось, а мне — в первую очередь. Захотелось продолжить дальше. 

культура: Наверное, непросто укротить амбиции солистов, вынужденных играть в ансамбле?
Гиндин: Ну что вы! Пианисты, если их не разделяют конкурсные барьеры, милейший народ. Когда мы в одной упряжке, то нам так нравится поиграть вместе. 

культура: Кто составит ансамбль и какая программа прозвучит на «Торжестве рояля»?
Гиндин: Со мной на сцену выйдут три прекрасных музыканта — Вячеслав Грязнов, Алексей Курбатов и Никита Мндоянц. Удивительно в них то, что они не только известные пианисты, но уже признанные композиторы, замеченные, и не впервые, в области транскрипций для фортепиано. К тому же все — проверенные ребята и замечательные партнеры. Мы решили, что каждый сделает по транскрипции для четырех роялей. Сам автор играет первую партию, а трое других в разных комбинациях ему помогают. Слава Грязнов создал Сюиту из оперы «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии» по Римскому-Корсакову. Никита Мндоянц переложил на четыре рояля оркестровую миниатюру Онеггера «Пасифик 231» и симфоническое скерцо «Ученик чародея» Поля Дюка. Алеша Курбатов написал Фантазию на тему Cюиты для симфонического оркестра «Планеты» Густава Холста. В финале сыграем один из найденных мною Квартетов Черни. Программа намеренно пестрая, потому что мне не хотелось стеснять творческую фантазию коллег. 

культура: Много ли в истории сочинений для четырех роялей? 
Гиндин: Жанр фортепианного квартета существует давно, но его репертуар по сравнению с сольным роялем микроскопичен. Все в нашей профессии началось со старика Иоганна Себастьяна Баха — он первым в истории человечества написал сочинения для четырех клавесинов. Потом, кроме Черни, пожалуй, никого и не было. А ХХ век для четырех роялей собрал много транскрипций и произведений — больших и маленьких. Одно из самых популярных — «Свадебка» Стравинского.

культура: Не встает ли проблема авторства, ведь транскрипторы пользуются оригинальными текстами для своих парафразов?
Гиндин: Первым транскриптором был все тот же господин Бах. Тогда к проблеме авторства относились гораздо проще. Композиторы заимствовали друг у друга идеи и темы, а иногда и целые части музыкального произведения. И это не считалось ни плагиатом, ни зазорным делом. Ведь авторы транскрипций словно признают, что сочинения коллег замечательны, и поклоняются им. Раньше люди ощущали себя в едином цехе. В романтический период жанр транскрипций расцвел при Ференце Листе, в его наследии они занимают значительное место и сочинялись для того, чтобы симфонии и оперы можно было исполнять не только в театрах, но и в домашних салонах. Еще одна причина создания транскрипций — желание услышать лучшие музыкальные страницы на том инструменте или в том ансамбле, которые тебе близки. 

культура: Вы пианист, педагог Московской консерватории, художественный руководитель ансамбля «Эрмитаж», участник и организатор фестивалей. Что для Вас важнее?
Гиндин: Отвечу, не запинаясь. Конечно, сольная игра. В педагогике решил сделать паузу. Ни секунды не сомневаюсь, что рано или поздно я вернусь в Московскую консерваторию как педагог, потому что пианисты приходят и уходят, а Консерватория, наша альма-матер, остается. 

культура: Какие у Вас сейчас отношения с «Эрмитажем»? 
Гиндин: Самые замечательные. Мы много работаем. У нас два абонемента в Доме музыки. Особенно дорог детский дневной абонемент «Инструменты в лицах», где каждый раз программа строится вокруг какого-нибудь инструмента.

Одно из направлений нашей деятельности — региональные концерты. Мы же маленький коллектив, можем летать низко, как «небесный тихоход» У-2. Я вижу некую миссию в том, чтобы донести до жителей провинции ту музыку, которую они не могут услышать просто потому, что отсутствуют залы, где может разместиться симфонический оркестр. Мы, как Вы уже поняли, играем горячо любимые мною транскрипции. Совсем недавно выступали в подмосковном городе Луховицы со Вторым концертом Рахманинова. У публики случился культурный шок, люди никогда «вживую» Второго концерта не слышали. Злые языки скажут, что мы предлагаем суррогат. Не согласен: инъекция романтической классической музыки — это замечательно. 

культура: Многих музыкантов устраивают только большие залы и знаменитые города… За что любите российскую глубинку?
Гиндин: Вероятно, за то же, за что дети любят своих родителей. Они — свои. Родители ведь бывают разные: хорошие и успешные, или не всегда внимательные, или бедные… Но их все равно любишь. Условия, конечно, иногда бывают спартанские, но это же не вина людей, которые приходят на концерты.

В декабре и январе в составе инструментального трио съездил в четыре закрытых города: под Челябинском и под Красноярском. Каждый год езжу в Коломну, в Новоголутвинский Свято-Троицкий женский монастырь — там играю концерты. Удивительное по атмосфере место. Даже строгость служения иная — с любовью к жизни, юмором, с большим вкусом.

культура: Пианист — самостоятельный художник или все-таки посредник и проводник? 
Гиндин: Самостоятельный художник. Во всяком случае мне хочется быть таковым. Факт, что одну и ту же пьесу в исполнении какого-то музыканта слушаешь, заливаясь слезами, а исполнение другого может вызвать отторжение. Существует история про Антона Рубинштейна, который всегда первым исполнял свои сочинения. После концерта публика кидалась в магазины и скупала тиражи нот, потому что слышала в его музыке нечто запредельно прекрасное. Приходили домой, открывали ноты, и выяснялось, что ничего особенного там нет. Музыка — все-таки магия и тайна, и доступны они только художнику. 

культура: Беседуя с Вами, охотно веришь, что «пианисты — милейший народ». А есть ли у них родовые черты?
Гиндин: Всех объединяет хорошая реакция. Это базисная штука, и если природа не дала способности быстро соображать, то профессионального пианиста не получится. Поэтому почти всегда пианисты — отличные водители. И еще — хватка. Помните, Булгаков писал о том, что было что-то неестественное в соединении Варенухи с креслом? Так вот, пианиста видно по тому, как он садится за инструмент, когда возникает естественное его взаимоположение с инструментом. Это видно сразу.

культура: Известный пианист Александр Гиндин встает утром после бессонной ночи: новорожденная дочка плакала. Сына надо вести в школу… Как одолеваете быт? 
Гиндин: Как-то пытаюсь. Домашние мне помогают, за что им спасибо большое, и не мешают — за что спасибо вдвойне.

культура: А можете пойти с сыном мяч погонять? Или посуду помыть?
Гиндин: Могу.

культура: Как же руки, их ведь надо беречь?
Гиндин: Руки пианиста — аппарат крепкий. Усилия на пальцы и долгая тренировка мышц делают их сильными. Отношение к рукам с пианизмом никак не связано. Тут вопрос характера и воспитания. Кто-то любит руки в хрустальной вазе держать, в чем есть несомненный шарм, а кто-то любит ими что-то мастерить, и это замечательно.