Герой без зеркала

Виктория ПЕШКОВА

06.01.2019

На 80-м году ушел из жизни Иван Бортник — ​актер легендарной Таганки любимовского призыва. Зритель присвоил ему звание народного артиста задолго до того, как это сделали на официальном уровне, причем за роль, от одного упоминания которой у советских киночиновников темнели лица и начинали играть желваки.

Творческим кредо Ивана Бортника была точность в мелочах, выверенная, что называется, до миллиметра. Для него в деталях был именно Бог: энциклопедически образованный артист знал (как же иначе, если мама — ​доктор филологических наук, а папа — ​заместитель главного редактора Гослитиздата) исходный вариант старинной мудрости, вывернутой впоследствии наизнанку. Тембр голоса, жесты, выражение глаз, пластика для каждого персонажа отбирались им с величайшей скрупулезностью. И то, что персонажи эти в подавляющем большинстве считались далеко не главными, не имело для него ни малейшего значения: бортниковских забулдыг и забияк невозможно спутать ни с кем другим. Не потому ли ничего не подозревающий зритель, ничтоже сумняшеся, назначал актера «своим парнем», пребывая в уверенности, что Бортник из картины в картину играет «самого себя».

О том, насколько экранные образы отличались от реального человека, знали, к сожалению, лишь немногие. Столь желанный «сбой шаблона» в кинематографической судьбе Бортника так и не случился. «Слеза несбывшихся надежд…», о которой он проникновенно пел в «Зеркале для героя» — ​это и про него тоже.

Славу актеру принесло кино, но мерилом всего и вся для него оставалась Таганка — ​театр, некогда спасший ему жизнь. Легенда о том, как артист Иван Бортник отказался от роли Гамлета, заветной для любого актера, предложенной ему самим Любимовым, жива до сих пор. Но все, видящие в этом лишь редкий пример проявления бескомпромиссной мужской дружбы — ​и таких, разумеется, большинство, — ​задумываются ли о том, какие бездны нужно разглядеть в собственной душе, чтобы счесть себя вправе вдохнуть жизнь в образ мятежного и мятущегося принца датского? Об этом мы, увы, можем только догадываться, снова и снова пересматривая «Место встречи» и наблюдая за Промокашкой, которого актер слепил собственноручно от первого до последнего слова.

Впрочем, тем, кто видел Бортника на сцене Таганки, обращаться к культовой картине нет никакой необходимости. Они наверняка помнят и Соленого из «Трех сестер», и Лаэрта, доставшегося ему в легендарном «Гамлете». Артисту по плечу были страсти диаметрального накала — ​и неистовый Моцарт, и заросшая мхом Коробочка, в роли которой, говорят, его не узнала даже мать.

Жалел ли артист о том, что сыграл много меньше, чем мог? Возможно. Но вслух, похоже, никогда об этом не говорил. Умение принимать решения и отвечать за последствия было, пожалуй, основополагающим в его характере. Так случается — ​в проходную вроде бы реплику, звучащую в кадре доли секунды, артист вкладывает собственный символ веры. Во всенародно любимой «Родне» упрямый и неуемный Вовчик признается бывшей супруге: «Я, Маруся, ни от кого не завишу. Хочу — ​шляпу натягиваю до самых бровей, а хочу — ​перед кем-то снимаю, перед кем нужно». Эпизодический персонаж вызвал пароксизм праведного гнева у тогдашнего главы Госкино Филиппа Ермаша, кричавшего, что таких людей, как Вовчик, в Советском Союзе нет и быть не может: у нас-де, мужчины не пьют и от жен не уходят. По собственному признанию артиста, «Родня» вышла первой картиной, когда он сам остался доволен тем, какой получилась роль. Невероятно, но факт — ​он и в жизни умудрялся ни от кого не зависеть, не жаловаться на то, какую цену ему приходится за это платить.

В последнее время Бортник редко выходил на сцену, но каждое появление в свете рампы — ​на литературном вечере или мероприятии, посвященном его не разлей вода другу Владимиру Высоцкому, воскрешало, пусть ненадолго, тот блеск и пламень, ту неуловимую многогранность самой высокой пробы, какие сегодня встречаются все реже.

Носителей беспримесного, неразменного мастерства «старой школы», стало меньше еще на одну творческую единицу.


Фото на анонсе: Владимир Песня/РИА Новости