Виктория ПЕШКОВА

21.11.2018

Эймунтас Някрошюс не дожил всего один день до своего 66-летия. Демиург по призванию и предопределению, он сотворил свою Вселенную, в энергетических полях которой продолжают самым непостижимым образом выкристаллизовываться новые и новые галактики. Те, кому современный европейский театр обязан одной из самых нетривиальных траекторий развития, в качестве топлива используют энергетику Някрошюса.

Он принадлежал к тем редким счастливцам, которым удалось не просто воплотить мечту, но и обеспечить ей долгую, яркую, полную удивлений, восторгов и отчаяний жизнь. Свой вымечтанный театр он назвал Meno Fortas — ​«Цитадель искусства». Громко? Пожалуй. Но вряд ли он мог поступить иначе: как корабль назовете, так он вдаль и поплывет. Стены Meno Fortas и впрямь крепостные, толщиной больше метра, опирающиеся на фундамент, сложенный еще в XVI веке. Под их защитой, в пространстве, крошечном как реторта алхимика, рождались спектакли, способные превратить свинец в золото, — «Макбет», «Отелло», «Песнь песней», «Божественная комедия». Впрочем, эта таинственная реакция могла возникнуть в любой точке пространства — ​в Москве, Милане или Загребе. Ему не нужны были условия для творчества — ​он сам был таким условием, необходимым и достаточным.

Някрошюс верил в актера так, как редко могут люди его профессии. Он ценил в нем в первую очередь не мастерство, обрести которое не такой уж великий труд, а личность, способную — ​вот это задача — ​состояться. Признать, что в труппе, из которой ты высекаешь свой будущий спектакль, есть люди талантливее тебя — ​много ли сыщется режиссеров, готовых открыто в этом признаться? Он прокладывал свои пути в незнаемое, стремясь из явного вычленить непроявленное. Ему было интересно вести разговор с мирозданием один на один. Из-за этого его театр обрел прочную репутацию вещи в себе, постичь которую невозможно. Можно только интерпретировать в меру отпущенного тебе понимания.

Он остро чувствовал текучую, изменчивую природу театра, и это позволяло ему быть адекватным текущему времени. Рисунок спектакля оставался неизменным, но его эмоциональное наполнение вибрировало в согласии со звучанием вот именно этого, сегодняшнего дня, который где-то тут, за окнами зрительного зала. Потому и каждый его спектакль, подобно человеку, имел свою собственную судьбу.

Театровед Ольга Мальцева назвала его «человеком, одновременно живущим и в вечности, и в своем времени». Теперь у него осталась только Вечность.

Фаустас ЛАТЕНАС, композитор:

— Трудно говорить о том, кто ушел навсегда. В голове тесно от мыслей, но как только начинаешь говорить, получается какая-то банальность, недостойная покинувшего этот мир человека.

Мы дружили. И это была такая строгая мужская дружба. Без сантиментов. И лишних слов. Долго. Если по театральному счету, то получается — ​почти всю жизнь. Эймунтас был — ​каких же трудов стоит произносить это слово в прошедшем времени — ​практически недосягаем для театральной суеты и открыт для самых обыкновенных людей, таких, как его соседи по хутору. Его часто называли гражданином мира. Доля истины в этом, конечно, есть. Но в жизни он был очень земным, человеком с маленького литовского хутора.

Нашим первым совместным спектаклем стал «Квадрат». Потом будут и Шекспир, и Чехов… Нет. Совместный — ​неправильное слово. Единственным автором спектаклей всегда был Эймунтас. Я никогда себя его соавтором не считал. Как и все, кто с ним работал, — ​от сценографов до актеров, независимо от их собственных заслуг и регалий. Всем всегда было ясно, что через него в нашем мире проявляется Создатель.

Эймунтас всегда был очень конкретен. Даже в молчании. Я мог с ним общаться без помощи слов. Чтобы понимать его колдовство, самому приходилось становиться чуть-чуть волшебником. Говорят, он мыслил метафорами. А мне кажется, что он опирался на самые простые вещи, на первоэлементы — ​вода, огонь, земля для него звучали так же явственно, как голоса птиц. Вот в них мне и приходилось искать необходимую ему музыку. Он никогда не оперировал «жанровыми» определениями — ​лирическая музыка ему нужна или трагическая. Лишь иногда у него возникал какой-то совершенно определенный образ мелодии, как это было с вальсом из «Отелло». Забавно, но мне самому он изначально совершенно не нравился. Я его пытался переделывать, но Эймунтас стоял на своем. Наверное, потому мы так долго и работали вместе, что каждый безоговорочно доверял другому.

Нашей последней работой стал «Борис Годунов» в Национальном драматическом театре Литвы в Вильнюсе. Это было три года назад. Он тогда сказал мне, что Пушкин — ​автор вне времени, ведь драма Годунова — ​это, по сути, драма сегодняшней Европы. В последний раз мы разговаривали с ним месяц назад. Он случайно обнаружил на YouTube запись одного из наших давних спектаклей. Смеялся, что с трудом сейчас верит в то, что сам же его и поставил. Будущим летом он собирался ставить «Эдипа» для театрального фестиваля в Помпеях. Очень надеюсь, что задуманное Эймунтасом будет осуществлено в память о нем.

Фото на анонсе: Вячеслав Прокофьев/ТАСС