Одна красивая жизнь

Елена ФЕДОРЕНКО

30.11.2013

ip; Своей книге мемуаров Юрий Васильевич дал название «Между прошлым и будущим», и это — говорящее название.

Он накрепко был связан с прошлым. Москвич, обожавший и отлично знавший собственный город, он мог часами говорить о канувших в небытие законах дворового братства, горько покосившихся особнячках, о переулках, морщинками разбегающихся от Хитровки Гиляровского… Затею с перестройкой Старого Арбата воспринимал как личную боль. Тихо, без всякого пафоса вспоминал своих предков — купцов, юристов, врачей… Со спокойной грустью рассказывал о войне, что прошлась по его отрочеству. В уфимской эвакуации помогал маме в госпитале, вернувшись в Москву, учебу в вечерней школе совмещал с работой механиком в гараже: «Знаете, мама, наверное, знала мое самое больное место, потому что я ее до беспамятства любил. И работать-то я пошел, потому что маму надо было кормить. Но маму я нечасто вспоминаю вслух, она — во мне». Об этом и о многом другом рассказывал Юрий Васильевич нашей газете накануне своего 85-летия. Совсем недавно. Вокруг жил и дышал его рукотворный мир — очень тихий. Полумрак комнаты, глубокое кресло, раскрытая книга, теплое дыхание длинноухого спаниеля, понимающего своего хозяина с полувзгляда. Я слушала Яковлева и думала: какое счастье сохранить нестареющую душу и светлый ум.

Рассказывал Яковлев и о будущем, куда, вероятно, заглядывал постоянно, — ведь там останутся его дети и внуки. Он внимательно следил за их успехами, радовался режиссерским удачам Антона, который унаследовал от отца любовь к театру и актерам. Будущее сильно настораживало Юрия Васильевича вседозволенностью нравов и разухабистым непрофессионализмом. Но он не брюзжал, не осуждал. Недовольство и раздражительность не были ему свойственны.

Между прошлым и будущим — жизненный путь с крутыми виражами, вынесшими на пик всенародной славы через годы «театрального простоя», лихих увлечений («Всякое было в моей долгой жизни, я жил со вкусом и делал много ошибок»). А еще он жил с достоинством, честью и внутренней свободой. На это способны немногие. «Я люблю играть добрых людей, что не значит — идеальных. Как раз наоборот, добрые люди доверчивы, а потому ошибаются чаще…», — будто сказал о самом себе.

Юрий Васильевич, кумир многих поколений зрителей, искренне удивлялся, откуда в нем родилась тяга к актерству. Никаких внешних предпосылок вроде и не было. Если не считать одного неудачного опыта. «Мальчик, хочешь сниматься в кино?» — спросил пробегавшего Юру помощник режиссера, отбиравший детвору на фильм «Тимур и его команда». А кто не хочет? Но пробы не прошел: «Наверное, невыразительно откусил кислое яблоко — такую ставили задачу». Однако со вкусом того яблока и родилась мечта. Во ВГИК не приняли с вердиктом «некиногеничен». А вот Цецилия Львовна Мансурова увидела в долговязом парне «зерно» и оставила в Щукинском училище. Почувствовала не только лицедейскую улыбку его таланта, но и актерскую преданность. Яковлев всю свою долгую жизнь связал с вахтанговской сценой, хотя предложений поступало немало.

Мастер глубокого постижения ролей, профессионал, подвижник сцены — о нем ли это? И да, и нет. У него был редкий дар артистической свободы и импровизации, дар легчайшего перевоплощения и фантастической органичности, за коими никто не мог рассмотреть техники, профессиональной работы. В тяжелые годы театрального безвременья отечественный театр и вахтанговская легенда выстояли благодаря своим патриархам, в первом ряду которых — Яковлев. Рядом с ним никакая ремесленная халтура не проходила.

Не найти такого человека, какой бы не поверил Яковлеву, актеру без амплуа, на экране. Князю Мышкину или Стиве Облонскому, управдому Бунше или Иоанну Грозному, Ипполиту или поручику Ржевскому. Его густой и изящный голос — совершенный музыкальный инструмент неведомого тембра.

Одна из любимейших яковлевских ролей — князь Дудукин в спектакле Петра Фоменко «Без вины виноватые». В нем, как и в Стиве Облонском, многое от характера самого актера: верность театру, старомосковская интеллигентность, вальяжная уверенность. И при этом радостная праздничность от самого пребывания на сцене. 

И не забыть особое яковлевское очарование бунинского героя в «Пристани» — лебединой песне артиста. 

Несмотря на открытый темперамент, гены вахтанговской школы, импровизационные порывы, в жизни Юрий Васильевич предпочитал оставаться незамеченным. Казалось бы — купайся в море обожания, но один из последних романтиков сцены ценил одиночество. Кто из старых щелыковцев не помнит его незаметно сидящим на деревянной скамейке над Красным обрывом и бегущей Куекшей или на лесных тропинках с лукошком грибов. Дом творчества «Щелыково», что неподалеку от Кинешмы, долгие годы служил любимым летним прибежищем Яковлева. Уже совсем немолодые местные жители наперегонки вспоминают, как с ними, еще детьми, разговаривал сам Яковлев. Он вообще, кажется, не умел отказывать: безропотно фотографировался с деревенской ребятней, собиралась прыгающая шумная очередь.

Когда я готовила интервью, оказавшееся последним, то постеснялась написать о том, что осталось в Яковлеве нереализованным — не хотелось причинять Юрию Васильевичу боли. Теперь скажу. В Яковлеве был дар педагога, о нем говорят все, кому посчастливилось с ним репетировать и выходить вместе на сцену. Не сложилось. Жаль. 

Некрологи точно перечислили все регалии и награды, но для великого артиста Юрия Яковлева они значения не имеют. Достаточно имени. Он прожил красивую жизнь, и нам повезло — мы видели на сцене Юрия Яковлева. Только пока этим трудно утешиться.