Алексей ЧЕРЕПАНОВ

20.07.2012

«Народ Русский! Храброе потомство храбрых Славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках никакие силы человеческие вас не одолеют».

Манифест о сборе внутри Государства земского ополчения от 6 июля 1812 года

16 июля (4 июля) 1812. 1-я Западная армия оставила лагерь в Дриссе

Оставив 25000 тысяч солдат под командованием генерала Витгенштейна для защиты дороги на Петербург, 1-я армия покинула дрисскую мышеловку и отправилась через Полоцк к Витебску. Там «рассчитывали уже во всяком случае соединиться с Багратионом, притом дорога на Витебск продолжалась дальше на Смоленск, где выходила на большой московский тракт; она представляла вполне естественную линию отступления для соединения как с Багратионом, так и с подкреплениями, двигавшимися из центральных областей», — перечислял Клаузевиц резоны русского командования.

Через пару дней к Дриссе подошли уже порядком измученные французские войска. «Чем ближе мы подходили, тем тише становились все: не слышно было ни звяканья оружия, ни покашливания; ни одна лошадь не заржала; казалось, что и лошади умеют ходить на цыпочках. В любое мгновение ждали мы громового приветствия из этих окопов и их жерл и тихо подвигались к ним. Вдруг туман, застилавший нам глаза, рассеялся, тишина сменилась шепотом и затем хохотом; за огромными окопами не было ни одной пушки, ни одного солдата», — описывал радость французов военный врач Генрих фон Роос. Однако он отметил, что чем дальше откладывалось генеральное сражение, тем тяжелее становилось солдатам Наполеона: «Переходы этих дней вызвали такое истощение сил, что я никак не могу вспомнить мест последующих наших стоянок».

Тем временем 2-я Западная армия под командованием Багратиона шла форсированными маршами от Несвижа через Слуцк и Бобруйск на соединение с 1-й армией. 1 и 2 июля арьергард генерала Платова прикрывал отход армии в местечке Романово, два лучших кавалерийских полка Вестфальского короля Жерома «были истреблены в прах». 6 июля Багратион получил приказ идти на соединение с 1-й армией через Могилев и Оршу.

18 июля (6 июля) 1812. «Воззвание к жителям Московской Столицы»

Воззвание императора Александра и «Манифест о сборе внутри Государства земского ополчения» поначалу вызвали у обывателей испуг. Писатель Сергей Николаевич Глинка вспоминал, что на рассвете его разбудила квартирная хозяйка, которая со слезами на глазах кричала: «Мы пропали! Мы пропали!» Бывший ростовский городской голова Михаил Иванович Маракуев описывал, что вся Москва пришла в ужас, а его самого по прочтении манифеста «пронял холодный пот».

Пугаться было чего — воззвание начиналось словами: «Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное НАШЕ Отечество». А между строк читалось: «Армия не справляется, необходимо формировать ополчение, враг у ворот!!!»

Кстати, именно Глинка, к которому за излишний патриотизм даже приставили «наблюдателей», стал московским ополченцем № 1. Он заутра прибежал в Сокольники к генерал-губернатору графу Ростопчину и оставил записку: «Обрекаю себя в ратники Московского ополчения и на алтарь Отечества возлагаю на триста рублей серебра».

Однако обычный дворянский патриотизм был несколько иного рода. Вот как Пушкин описывал «подъем» национального духа в незаконченной повести «Рославлев»: «Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществах решительный верх и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французской табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине, и стали проповедовать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни».

Помещики очень опасались крестьянских бунтов. Ходили упорные слухи о том, что на захваченных территориях Наполеон дает крепостным свободу. «Как же! Станем мы лошадей готовить про господское добро. Придет Бонапарт, нам волю даст, а господ мы более знать не хотим!», — говорили подмосковные крестьяне, которым господа приказывали приготовить лошадей. 10 сентября князь Дмитрий Михайлович Волконский заехал в кабак в Туле: «Нашел пьяного ундер-офицера, которой доказал мне грубостию, сколь народ готов уже к волнению».

Мемуаристы отмечают, что в Белоруссии повсеместно вспыхивали крестьянские бунты против помещиков. Витебскую, Минскую, Могилевскую, а затем и Смоленскую губернии в начале войны охватил революционный пожар. Помещики искали помощи у французов, и вместо того чтобы дать крестьянам волю, Наполеон приказал подавить эти восстания. Генерал Дедем писал в дневнике: «Я полагаю, что император мог бы возбудить восстание в русских губерниях, если бы он хотел дать волю народу, т.к. народ этого ожидал, но Наполеон был уже в то время не генерал Бонапарт, командовавший республиканскими войсками. Для него было слишком важно упрочить монархизм во Франции, и ему трудно проповедовать революцию в России…»

19 июля (7 июля) 1812. Александр I покинул армию

«Отъезд государя произвел на войска неприятное впечатление. Появляясь каждый день веселым и сохранявшим спокойную наружность, не только не было мысли об опасности, но никому не представлялись обстоятельства худыми, и каждый оживлялся его присутствием», — описывал генерал Ермолов ощущения простых солдат от отъезда императора. Высокопоставленные военачальники и сановники, наоборот, полагали отъезд Александра из армии за высшее благо. Когда первый славянофил России и государственный секретарь Александр Семенович Шишков узнал, что приказано готовить коляски для выезда императора в Москву, он едва смог этому поверить: «Радость моя была неописанна, теплейшая молитва пролилась из уст моих к подателю всех благ, творцу небесному».

Не секрет, что Александр был бездарным полководцем. Наполеон во время тильзитской встречи сказал русскому царю знаменитое: «Военное дело — не Ваше ремесло», — и в первые дни Отечественной войны тот полностью подтвердил высказывание Бонапарта. Решение о соединении двух русских армий Александр принял уже после начала войны, — и это чуть не привело к гибели армии Багратиона; именно царь по рекомендации Фуля настаивал на отходе русских войск в мышеловку Дрисского лагеря, где неминуемый разгром ожидал армию Барклая-де-Толли; к тому же половинчатость решений Александра вносила разлад и сумятицу.

Он так и не назначил главнокомандующего, а значит, не выбрал стратегию войны — оборонительную, за которую выступал военный министр и командующий 1-й армией Барклай, или наступательную, необходимость которой постоянно проповедовал командующий 2-й армией Багратион. Эта нерешительность царя очень сильно «подогрела» ссору между двумя полководцами. Министр Барклай-де-Толли обвинял Багратиона в неисполнении приказов, а Багратион взваливал на плечи Барклая всю вину за отступление русских армий.

В этих условиях Александр Шишков затеял своего рода интригу, дабы удалить императора от армии. Автор «Рассуждения о старом и новом слоге российского языка» заручился поддержкой министра полиции Балашова, генерала Аракчеева и составил многостраничное витиеватое письмо, в котором убеждал Александра побыстрее уехать из армии.

В такое великое время царь должен находиться в центре Отечества, ведь «самая внутренность Государства, лишенная присутствия Государя своего и не видя никаких оборонительных в ней приготовлений, сочтет себя как бы оставленною и впадет в уныние и расстройство», — приводил один из своих лукавых доводов Шишков.

Сестра Александра великая княгиня Екатерина Павловна тоже понимала вред присутствия царя в армии: «Если я хотела выгнать вас из армии, как вы говорите, то вот почему: конечно, я считаю вас таким же способным, как ваши генералы, но вам нужно играть роль не только полководца, но и правителя. Если кто-нибудь из них дурно будет делать свое дело, его ждут наказание и порицание, а если вы сделаете ошибку, все обрушится на вас, будет уничтожена вера в того, кто, являясь единственным распорядителем судеб империи, должен быть опорой...»

Умный Александр внял доводам приближенных и скрепя сердце отправился в Москву. Барклай-де-Толли стал единолично распоряжаться судьбой 1-й Западной армии.