Связанные одной кровью

Екатерина САЖНЕВА

17.08.2016

Жаркий август 1991-го. «Лебединое озеро» по телевизору. Москва. Путч. Танки. Дмитрий Комарь. Илья Кричевский. Владимир Усов.  Трое молодых ребят, погибших в ночь на 21-е в тоннеле на Садовом кольце, единственные сакральные жертвы и посмертные герои неудавшегося госпереворота. Тогда им было 22, 28 и 37. Сегодня — в другой стране и новом тысячелетии — исполнилось бы уже 47, 53 и 62. Четверть века — это все-таки очень много... 

Случайные герои. Так их назовут потом, после окончательной победы демократии. Случайные жертвы... На их месте мог быть любой. Выхваченные из тысячной толпы защитников Белого дома, тем не менее лишь эти трое навсегда остались в новейшей истории России. 

Три памятника рядом на Ваганьково. Утром 21 августа родные приходят сюда, приносят цветы. Они познакомились на похоронах, встречаются до сих пор. Все реже, но обязательно раз в год — здесь, на старом кладбище. Уже двадцать четыре августа подряд.

Нет на белом свете больше отцов Владимира Усова и Дмитрия Комаря, мамы Ильи Кричевского. Время притупило боль. Осталась память...

Изнемогая от тоски,
Я шел до гробовой доски, 
Но за доскою гробовой
Увидел вовсе не покой,
А вечный бой,
Который в жизни только снится.
                                Илья Кричевский. Поэт


Первый. Дмитрий Комарь

...21 августа 91-го. 0 часов 20 минут. Центр Москвы в самодельных баррикадах. Колонна БМП по приказу путчистов прет от Белого дома в сторону Садового кольца. Тысячная толпа, неуправляемое людское море несмело окружает танки... Запрыгивает на броню БМП молодой парень, набрасывает брезент на смотровую щель, чтобы ослепить экипаж... Нападавшего швыряют на землю, раздается выстрел. Но он поднимается и раненый, на нервах бросается на железную махину опять. Десантный люк распахивается от удара, водитель резко дает ходу, парнишка летит вниз. И весь в крови замирает на земле...

— Дима очень мечтал летать. Стать летчиком, — вспоминает Любовь Комарь. — У нас же семья военных, муж — майор. Но медкомиссия забраковала сына по здоровью, нашли проблемы с сердцем. А он все равно продолжал ездить на подмосковный аэродром и прыгать с парашютом. Готовил себя в десантники, я об этом знала, волновалась, конечно, но что поделаешь, это был его выбор. В армию он пошел в 17 лет. 6 ноября ему исполнялось 18, однако призыв заканчивался в октябре... И я упрашивала военкома, чтобы его взяли раньше, говорили потом, что я ненормальная, но он слишком хотел попасть в ВДВ, а это можно было сделать лишь в осеннем призыве.

Его провожал весь класс. Кроме двух друзей, которые уже ушли служить. «Не могу сказать, что Димка ходил в любимчиках, бывало, что и срывал уроки. Учителя жаловались, мол, иногда такое скажет, весь класс хохочет и не может остановиться... А вот в комсомол вступать не хотел почему-то. Говорил, туда берут и отличников, и двоечников, без разбору, а это же неправильно, несправедливо». 

И сразу стало понятно, что его ждет Афган. Середина 80-х, самое пекло. Три роты в учебке — одну отправляли в Среднюю Азию, вторую — в блатную Чехословакию, третью — в Кабул. «Была возможность его перевести, но Дима отказался... О той войне после возвращения говорил скупо: «Мам, не надо тебе об этом знать, там было слишком страшно». Сын просто жалел мое сердце». 

Он был самым обычным парнем, подчеркивает мать. Только очень справедливым. Накануне пообещал ей, что ни за что не пойдет к Белому дому, около которого, как казалось в те дни, собралась вся столица.

— Дима действительно не думал никуда идти, — продолжает Любовь Комарь. — Потом уже мне его друзья сказали, как оно было. В рупор закричали, что Руцкой призывает афганцев на защиту демократии в России. А мои уже к метро подходили, чтобы ехать домой с работы. Сын развернулся и сказал товарищам: все, ребята, я пошел, меня зовут. Он же афганец! Но Дима очень переживал, что я стану беспокоиться, у нас была договоренность еще со школы — если задерживаешься где-то, обязательно позвони. Жили мы тогда в подмосковной Истре. Дома телефона еще не было. Так он позвонил заму по тылу в наш военный городок и попросил передать маме, то есть мне, что все в порядке, что он остается ночевать в Москве у одноклассников... Я и не волновалась вроде бы. Ведь предупредил. Но весь вечер ходила точно в прострации, как будто меня таблетками накачали, никогда такого раньше не было... Легла спать в двадцать минут первого. Словно разом отпустило что-то... Как раз тогда, когда его и убили. 

Второй. Илья Кричевский

...Люк БМП распахивается от удара, водитель дает ходу, незнакомый парнишка резко замирает на земле... Под градом камней и бутылок с бензином экипаж растерзанной БМП, спасаясь, перебегает к соседним машинам. Прикрывая свой отход, палят куда ни попадя. Шальная случайная пуля — и еще один человек падает... Сквозное смертельное в голову. 0 часов 30 минут.

Запись на старой бобине. Самодеятельный вечер поэзии. Собрались на чьей-то кухне. Друзья. Знакомые. Соседи. 

«Добрый вечер! Мы очень рады, что вы сегодня пришли сюда. Снимите черные очки, выньте вату из ушей, распахните ваши души», — мягкий молодой голос. Говорящий представляется: «Илья Кричевский, поэт». Пока что мало кому известный. Но это временно. Ему 28. Лермонтова пережил, однако до пушкинских тридцати семи еще почти десять лет, целый век.

Настоящие поэты, как известно, умирают молодыми. Все стихи Ильи — о том.

Спасибо, друг, что говоришь со мной,
Как будто бы с живым, 
А я — мертвее мертвеца,
Хотя стучат сердца. 
Как будто бы мы просто спим.

— Папа у нас — архитектор, довольно успешный, поэтому вопрос не ставился, куда мы с братом пойдем, — конечно, в архитектурный, проторенный путь, достойная, настоящая профессия, не то, что какие-то стихи или театр, которым брат просто бредил, — грустно улыбается Марина Кричевская, сестра Ильи.

Интеллигентная семья. Такая московская-московская. Во время отпуска с родителями на машине в Крым или в Гагры. В пионерский лагерь летом. Читали умные книжки, смотрели хорошее кино. 

Черноволосый парень с невероятными глазами. Будто смотрит не на человека, а в самую глубь. Таков Илья на всех фотографиях.

Ночами читал маме свои стихи. Он был особенно близок именно с матерью. Ей сказал, что собирается бросить свой проектный кооператив — и все-таки рискнуть в театральный. Инесса Наумовна Кричевская затем исправно ходила на суд по ГКЧП, не пропускала ни одного заседания, пока не поняла: бесполезно — виновных не найдут. 

— Говорят, это были политичные годы, все вокруг только и говорили о политике, по телевидению шли трансляции съездов, страна разваливалась, споры какие-то... Вы знаете, лично я не могу ничего такого припомнить. От нас, от нашей семьи, от Илюши все это было очень далеко, — уверяет Марина.

Все проходило мимо Кричевских. Если бы не август 91-го. «Мы искали по больницам и моргам. У него при себе ведь не было документов. Тогда это считалось нормально, без паспорта пойти гулять... Удивительно, но защищать Белый дом Илюша шел как раз целенаправленно. Вместе с приятелем. Когда началась неразбериха в тоннеле, товарищ куда-то делся. Ну да Бог ему судья... Он и на звонки потом не отвечал. Хорошо хоть назвал нашу фамилию, когда Илюшу мертвого забирали. А утром 21-го уже позвонила моя подруга и сказала: по радио говорят про какого-то Кричевского, что он погиб... У нас два года разница. Я была младше его. Тогда, в 91-м. Сейчас, разумеется, старше. Помню, как брат все искал себя. Все метался, метался... Но это в творчестве. А так был совершенно аполитичный, и у меня до сих пор нет ответа на вопрос: почему он туда пошел все-таки, к Белому дому, по какому велению души?

Третий. Владимир Усов

...Случайная пуля — сквозное смертельное в голову. Крики: «Сволочь! Подонки! Ты его убил!» Третий мужчина бросается на помощь парню, запрыгнувшему на броню БМП. Пытается увести того из-под гусениц и падает под танк сам, срезанный еще одним выстрелом... 0 часов 40 минут. 21 августа 1991-го.

Начало 50-х. К девочкам пединститута, будущим учительницам, в их московскую альма-матер на 7 ноября пожаловали моряки из Ленинграда. После парада на Красной площади. Подтянутые красавцы в форме остались на торжественный вечер. Затем, естественно, были танцы. Там они и познакомились. Будущий контр-адмирал Александр Усов и его жена Софья, преподаватель русского языка и литературы, родители Владимира Усова.

— Поездили мы по Союзу много. Я же ведь за лейтенанта замуж выходила. В Магадане были, в Прибалтике, даже в Белоруссии — там стоял учебный отряд нашей флотилии. А Володя родился в 54-м в латвийском городке Вентспилс, — вспоминает Софья Петровна Усова.

Он был самым взрослым из погибших — 37. Семья, 15-летняя дочь. Это сейчас в таком возрасте еще по ночным клубам скачут, а тогда — вполне себе зрелость. 

Под пули, как утверждают свидетели, Усов не лез. Лишь попытался вытащить из-под танка совершенно незнакомого ему человека. Сын офицера — разве мог он поступить иначе?

Может быть, это был как раз Дмитрий Комарь. Или Илья Кричевский...

Танк и человека под ним мотало в разные стороны. Погибшего Владимира Усова хоронили в закрытом гробу. Стоял вопрос о погребении всех троих на Красной площади, среди революционеров и генсеков, но тут уж семьи категорически воспротивились. Сошлись на знаменитом Ваганьковском — тем более, что находится оно неподалеку от места трагедии, пешком можно дойти. 

Они не знали друг друга при жизни. До последних своих нескольких секунд. И навсегда оказались связаны после смерти — одной могилой, покрытой гранитом. «Когда я сейчас размышляю об этом, мне кажется, что именно эти три случайные, казалось бы, жертвы и остановили в итоге кровопролитие, не дали случиться еще большей крови, ужаснули всех», — рассуждает Софья Петровна Усова. Ей 86, вся история страны прошла перед глазами.

...Из открывшегося люка в темноту выпрыгнул командир, выхватил из кобуры пистолет и с криком: «Я не убийца, а офицер, я не хочу больше жертв, отойдите от машин, солдаты выполняют приказ!» — бросился к стоящей рядом БМП, стреляя на ходу в воздух. Толпа замерла. Танки остановились. (Из воспоминаний очевидцев.)

«Мне тяжело говорить, это был мой единственный сын... Но я смогла пережить его смерть. А что оставалось делать? С мужем мы прожили 57 лет, хорошо прожили, успели сыграть золотую свадьбу. Сейчас у меня уже правнучка подрастает, Милена, ей 12 — Володина внучка».

Реквием для троих

Я, школьницей еще, прекрасно помню те дни: распахнутые настежь окна в каждой квартире — август, жара, включены на полную громкость допотопные ламповые телевизоры. Нескончаемая людская река выплескивается к Ваганьково. А сквозь горечь — какое-то щемящее светлое чувство, что мы все-таки победили. И дальше все будет только хорошо. «Извините, что не уберегли», — басит Ельцин, обращаясь к родителям убитых. И обещает разбиться, но не подвести, сделать так, чтобы память о мучениках жила вечно. 

Но Золотые Звезды Героев Советского Союза от Горбачева вручили семьям лишь полгода спустя. Когда и страны-то такой — СССР — уже не существовало на карте. А что потом? 

Суд над ГКЧП, который ничем толком и не закончился, обвиняемых отпустили на свободу. Уголовное дело против экипажа злосчастного БМП, подавившего и расстрелявшего в узком тоннеле людей, тоже вскоре прекратили за отсутствием состава преступления.

— Если честно, ненависти к этим солдатам у меня не было. За что их судить, они просто выполняли приказ, — разводит руками Любовь Комарь.

— В свидетельстве о смерти Илюши стоит причина: пулевое ранение в голову. Но чей был выстрел и с какой стороны, мы, вероятно, так никогда и не узнаем, — говорит Марина Кричевская.

Благодарные власти выделили родителям героев по квартире. В октябре 93-го с балкона на Рублевке Любовь Комарь наблюдала за расстрелом Белого дома. Как будто бы время обернулось вспять, и она заново переживала гибель сына. «Только еще страшнее — так как у меня на глазах».

— У Димы была невеста. Маша, — продолжает Любовь Ахтямовна. — Он собирался нас познакомить. Познакомились — на похоронах. У Маши уже свои дети взрослые. У меня внук от младшего сына подрастает... Маша ко мне приезжала несколько раз. Как-то чай пьем, и вдруг выясняется, что ее муж мерзнет на улице. Стесняется к нам зайти. Хотя я рада, что у нее все сложилось хорошо, и Дима был бы этому очень рад. Потому что жизнь продолжается. 

...Потом были другие войны, великое множество похоронок, колесо вертелось: бандитский беспредел, цинковые гробы из Чечни, тысячи возвращенных матерям убитых мальчиков — на этом фоне случайная смерть троих в августе 91-го кажется призрачной, какой-то ненастоящей. Молодежь, пожалуй, и не вспомнит этих имен. 

Единственная пленка засняла момент их гибели. «Сволочь! Подонки! Что же ты делаешь — ты же его убил!»

Сейчас это было бы растиражировано смартфонами, облайкано в соцсетях, обыграно в интернет-мемах.

Мы стали другими. Как и страна. И весь наш мир, шагнувший в третье тысячелетие. Жестче, безжалостнее, равнодушнее. «Эта кровь Володи, Димы и Ильи — она всех ужаснула и... остановила тогда. Но хватило бы трех погибших сейчас?» — задает риторический вопрос Софья Петровна Усова. 

Четверть века прошло. Какими бы вы стали, Дмитрий Комарь, Илья Кричевский, Владимир Усов? Неужели такими, как и мы? Или изменился бы этот мир, если бы вы все-таки остались живы...