В поисках упущенного времени
27.05.2019
В Государственном музее истории российской литературы имени В. И. Даля (ГМИРЛИ) открылась выставка «Упуская время, жил счастливо…»: Жизнемыслие Георгия Гачева», приуроченная к 90-летию выдающегося литературоведа и философа.
Экспозиция, занимающая один из мансардных — потому что чуть ближе к небу — выставочных залов филиала ГМИРЛИ, Дома И. С. Остроухова в Трубниках, получилась невесомой до хрустальной прозрачности. Любовно собранная Анастасией и Ларисой Гачевыми, дочерями Георгия Дмитриевича, при деятельном участии коллег их отца из Литературного музея и Института мировой литературы, она буквально в нескольких легчайших мазках отражает долгую, яркую и насыщенную жизнь этого удивительного человека. Так в акварельном эскизе просвечивает мощь грандиозного полотна, для которого он создавался, только временная перспектива в данном случае — обратная.
Возникни у кого бы то ни было идея посвятить Георгию Гачеву обстоятельную, с научной скрупулезностью выверенную выставку, вряд ли задуманное удалось бы осуществить адекватно масштабу его личности. Не только в силу многогранности сферы его исследовательских интересов и фундаментальности проблем, изучению которых он себя посвятил. Как литературовед он выдвинул идею «ускоренного развития литературы», как философ — выстраивал мосты между гуманитарными науками и естествознанием, как писатель — работал в уникальном жанре философско-житейского дневника, как филолог — вместе С. Г. Бочаровым и В. В. Кожиновым в начале 1960-х годов открыл Михаила Бахтина.
Даже телеграфный перечень написанного им мгновенно вызывает ассоциацию с эпохой Возрождения: «Русский эрос», «Музыка и световая цивилизация», «Русская дума: портреты русских мыслителей», «Естествознание глазами гуманитария» и, конечно же, многотомная эпопея «Национальные образы мира», представляющая всякую национальную общность как «космо-психо-логос» — единство среды обитания, характера и склада мышления того или иного народа. Сам себя Гачев называл «обоюдным шпионом», который «общежитию докладывает о бытии, бытию доносит об общежитии, служа в обеих разведках и службах разузнавания».
— Эта выставка, — считает директор ГМИРЛИ Дмитрий Бак, — соприродна человеку, которому посвящена. Это удивительный в русской культуре ХХ века случай, когда человека невозможно втиснуть в рамки каких бы то ни было четких, строгих, однозначных дефиниций. Георгий Гачев был полифоническим талантом, соединявшим в себе две страны — Болгарию и Россию, считая каждую своей духовной родиной. Вместе с коллегами из ИМЛИ мы замыслили проект, который хотели бы назвать «Академическая оттепель». Дело в том, что это явление, о котором, как кажется, все всё знают, или, скорее, думают, что знают, абсолютно не сводится к поэзии на стадионах. «Потепление» сказалось и на науке. Никогда — ни до, ни после — не было в отечественной науке такого пассионарного всплеска, поднявшего из глубин научного сообщества мощную волну творческой энергии, породившей потрясающие идеи, перевернувшие наше представление о мире и о человеке. Это понимают те, кто был к этому причастен, и их наследники. Для них это очевидно, и по этой причине они не считают необходимым об этом говорить. А сделать это, на мой взгляд, необходимо. И эта выставка в какой-то мере является пробой пера перед тем, как обретет очертания «Академическая оттепель».
Ученый с мировым именем, Гачев перемежал философские штудии крестьянским трудом, проводя в маленькой деревушке Новоселки «осень с Кантом», «зиму с Декартом», а лето — с Толстым. В закутке, символично обозначающем сельское затворничество ученого, видавшая виды портативная пишущая машинка, ватник и валенки. На стене — один из выпусков домашней стенгазеты, нарисованной детьми Георгия Дмитриевича. В одной из витрин — школьная тетрадка, клетчатые странички которой хранят сказку, сочиненную им для своего первенца, сына Дмитрия, в подарок ко дню рождения. И вот эти трогательные осколки живой жизни в музейной экспозиции занимают не менее важное место, чем научные публикации.
— Отец был, что называется, человеком нараспашку, — рассказывает куратор выставки Анастасия Гачева, — который едва ли не каждый прожитый день тащил в свои тексты, в том числе и в научные работы, предназначенные для публикации, чем приводил тех, кто его близко знал, в состояние оторопи. А для него это было естественное состояние — повседневные заботы, мимолетные впечатления нередко становились точкой отсчета для очередного исследования глубин человеческого бытия. От своего отца он унаследовал главный принцип — не быть «головастиком», зацикленным на книжном мудрствовании, но человеком, живущим полной жизнью — и умственной, и духовной, и физической. Он выстраивал из себя «ренессансного человека». От него же — а семейное предание сохранило, что нашего деда друзья называли «господин Восхищение» — и редкий дар — умение радоваться совсем простым вещам, ценить каждую минуту своего пребывания на земле и видеть во всем сущем, до самой незаметной букашки и травинки, своих «друзей по со-бытию».
По окончании университета отцу предложили уютное местечко в каком-то издательстве, но такое существование показалось слишком скучным, и он уехал в Брянск — преподавать русский язык и литературу в обычной школе. Он мечтал увидеть мир, тогда для этого возможностей было немного, и он пошел матросом на флот, в расчете получить визу. Но сына болгарского политэмигранта, репрессированного в 1938-м, конечно, никуда не пустили. Оставалось путешествовать ментально и писать книги о странах, которых он не видел. Мне неведомо, насколько соответствует истине легенда о том, что отец, приехав в Саранск к Бахтину, встал перед ним на колени, прося научить, как прожить жизнь чисто и абсолютно. Не знаю и того, что ответил ему Михаил Михайлович, но именно так он и жил.
«Моя эпитафия, — написал в свое время этот непостижимый человек, — звучит так: «Упуская время, жил счастливо» — этот человек, который будет под камнем. Что это значит? Я не шагал в ногу со временем, не приспосабливался, не превращал время в деньги, а, как сквозь песок, упускал время. Но, упуская время, я выходил, пожалуй, в вечность, в никуда. То, что пишется не в современности, не в расчете на «сейчас», оно, оказывается, не тухнет».
