Литературные бои без правил

Виктория ПЕШКОВА

15.04.2019

В доме И. С. Остроухова в Трубниках, филиале Государственного музея истории российской литературы им. Даля, проходит выставка «Литературные войны 1920–1930 годов: РАПП и «попутчики». По сути, это яркая и очень эмоциональная попытка приоткрыть завесу над процессом «огосударствления» литературы, превращения ее из процесса сугубо личного и творческого в производство, обслуживающее «линию партии». Продолжая череду исследовательских проектов ГМИРЛИ, экспозиция интересна в первую очередь тем, что не иллюстрирует нечто уже известное, а реконструирует события, о которых далеко не все было известно даже современникам.

Время зарождения советской литературы, как ни странно, изучено очень мало. Большая часть исследований носит фрагментарный характер и касается отдельных лиц или литературных группировок. Выставка, проходящая в одном из филиалов ГМИРЛИ, анализируя этот процесс в целостности, помогает понять, каким образом Гражданская война, закончившись на фронтах, с не меньшей яростью разгорелась в литературе. Два первых десятилетия советской власти были временем бурным, оставившим по себе очень противоречивую память. Что это было? Трагическая цепь заблуждений или сшибка и соперничество идеалистов, стремившихся достигнуть некоего нового качества литературы? Плодотворное время, породившее шедевры, или эпоха безвременья, когда главное ушло в стол, осело в архивах «органов» или вообще не было написано? И, может быть, главный вопрос: что осталось от этой эпохи в нашей культурной памяти?

— 20–30-е годы, — ​уверен директор ГМИРЛИ Дмитрий Бак, — ​являются ключевыми в переходе, который был намечен Лениным в статье «Партийная организация и партийная литература» еще в 1905 году. Тогда она прошла практически незамеченной, на пьедестал ее вознесли гораздо позже. Актуальность эта работа начала набирать как раз в начале 30-х, когда «тумблер» был переключен, и литература, по замыслу партии и государства, превратилась в отрасль духовного производства, а Союз писателей стал своего рода «министерством литературы». Как это происходило и что этому предшествовало — ​вот вопросы, на которые мы попытались ответить этой выставкой. К сожалению, она стала последней в жизни Анны Эмильевны Рудник, личности в музейном деле абсолютно легендарной.

Экспозиция открывается залом 20-х годов, времени, когда борьба литературных течений, многие из которых уходили своими корнями еще в Серебряный век, при всей своей остроте велась на эстетических основаниях. Визуальная концепция не случайно выстроена вокруг образа столицы: литератор и издатель Петр Зайцев в свое время отметил, что «огромное количество маленьких литературных группировочек порождено сплетениями переулков Москвы». Поэты и писатели еще пытались жить своей жизнью, объединяясь в «артели», несмотря на разницу взглядов идеологических и творческих, просто потому, что издавать произведения легче было сообща. Они пытались просто выжить, и до поры до времени им это удавалось. Но такое многообразие, безусловно, плодотворное для самой литературы, было не на руку новой власти. Первым, кому пришла в голову идея «осовечивания» писателей прежнего времени, дабы они работали на нее, а не против, был Лев Троцкий, изобретший для них даже специальный термин — ​попутчики. Его портрет работы Юрия Анненкова как нельзя более характеризует именно эту сферу деятельности сей многогранной личности.

Однако чем дальше, тем больше становилось литераторов, перековывать которых не было необходимости. Пролеткультовцы свято верили в то, что коль уж революция пролетарская, то и писать о ней и новом прекрасном мире должны только пролетарии. «Во имя нашего Завтра — ​сожжем Рафаэля…» — ​это как раз о них. О тех, кто в 1925-м объединятся в РАПП — ​Российскую ассоциацию пролетарских писателей, и на добровольных началах объявят себя «сторожевыми псами партии», недрогнувшей рукой осуществляющими большевистско-пролетарский контроль. А по-простому — ​идеологический террор.

Когда к 1932 году РАПП выполнил свою задачу, подмяв под себя весь имевшийся в наличии литературный процесс, его упразднили. Многие вздохнули с облегчением: «Раппство кончилось!» То, что за этим последует, окажется куда страшнее, но поначалу мало кто об этом догадывался, если догадывался вообще. Грандиозная псевдоутопия единения государства и литературы сжата до размеров совсем небольшого экспозиционного зала. Писателей командируют во все концы страны — ​на стройки, в колхозы, на заводы. Бывшие «попутчики» и экс-рапповцы колесят одними и теми же маршрутами. Апогеем этого отнюдь не броуновского движения становится проект почти невероятный: делегация из 120 писателей отправляется на Беломорканал. Почти треть из них потом будет работать над книгой, с которой началась, по меткому выражению Горького, «эпоха литературных колхозов».

А напротив зловещей панорамы смерть-канала — ​«трибуны» Первого съезда советских писателей: Пастернак, Алексей Толстой, Маршак… Под емкими цитатами из докладов (а они были очень разными — ​от теоретических выкладок и эстетических концепций до славословий Сталину и откровенных доносов) — ​карикатуры и пародии из «Парада бессмертных» — ​художественно-оптимистического альманаха журнала «Крокодил», посвященного съезду. В 34-м еще веселились вовсю.

— Самой большой неожиданностью, — ​признается куратор выставки Наталья Громова, — ​стало для нас невероятное количество юмористического материала — ​шаржей, пародий. Среди экспонатов, демонстрирующихся впервые, — ​карикатуры Кукрыниксов, описывающие литературную жизнь тех лет. Чем глубже мы погружались в этот пласт, тем яснее становилось, что единственно возможным способом борьбы со все нараставшим страхом был смех.

Трагедией этот карнавал обернулся уже через три года. Пространство, в котором властвует 1937 год, решено не столько документально, сколько атмосферно — ​видеоинсталляция с «воронком», мчащимся по темным московским улицам, руки машинистки, печатающей протокол допроса. А рядом — ​хроника этого убийственного года, составленная по дневнику драматурга Афиногенова, в прошлом завзятого рапповца, который совершенно искренне не понимал, что происходит. Вглядываешься в заголовки газетных статей, и по коже бегут мурашки. И как быть с тем, что Михаил Булгаков, радуясь каждому новому аресту, собирал вырезки, подтверждавшие, что его недругов наконец-то постигла заслуженная кара? Нет, не даст нам та эпоха возможности делать однозначные черно-белые выводы.

Финальный аккорд экспозиции звучит в зале совершенно крошечном: строгие «полки», на них книги, сумевшие все пережить и выйти в пространство, которое Михаил Бахтин называл «Большим временем», — «Мы» Замятина и «Котлован» Платонова, «Мастер и Маргарита» Булгакова и ахматовский «Реквием», «Горло бредит бритвою» Хармса и «Повесть непогашенной луны» Пильняка.