Тройка удалая

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

03.04.2019

Столичный Музей AZ представил проект «Птица-тройка и ее пассажиры», посвященный бессмертной поэме Гоголя «Мертвые души». В бричке, которую везет «тройка-Русь», трое отечественных художников: Марк Шагал, Анатолий Зверев и Вадим Космачев.

Казалось бы, что общего у этих авторов? Вероятно, тесная связь не только с Россией, но и с европейской культурой. Шагал самую плодотворную часть жизни провел за границей, там же в 1923–1925 годах создал иллюстрации к поэме по заказу Амбруаза Воллара — напечатаны они были лишь в 1948-м. Анатолий Зверев, внешне — советский тунеядец, но на самом деле — человек не от мира сего. В его произведениях обнаруживаются черты нездешнего: искусствоведы говорят о перекличках с Ван Гогом и даже Ренуаром. Наконец, Вадим Космачев — скульптор, последние 40 лет работающий на Западе. В прошлом году Третьяковская галерея устроила его персональную выставку: отечественные зрители смогли увидеть необычные «динамические» творения, не противопоставленные пространству, а находящиеся с ним в постоянном диалоге. К слову, и сам Гоголь немало времени провел в разъездах: «Мертвые души» написаны по преимуществу в Париже и Риме. Видимо, именно дистанция — географическая или ментальная — помогала авторам «остранить» привычные вещи и лучше уловить их суть — иначе, заглянуть в загадочную русскую душу, что бы это ни значило.

Музей AZ, как в случае с каждой выставкой, целиком преобразил внутреннее пространство. На первом этаже собраны творения всех героев экспозиции. Космачев специально для проекта выполнил ту самую «тройку-Русь»: изначально планировалось, что силуэты лошадиных голов изготовят из металла, однако в итоге фигуры сделали из дерева. С работой Космачева соседствуют вещи Анатолия Зверева; кроме того, они занимают целый зал на третьем этаже. Там много портретов Николая Васильевича, в основном писатель изображен за письменным столом. Легкими воздушными штрихами художник нарисовал и персонажей «Мертвых душ». Увы, законченный цикл, посвященный произведению, живописец не создал — лишь отдельные наброски. Впрочем, они весьма наглядны: так, Плюшкин выведен настолько живо, что подпись уже кажется лишней. Вообще для Зверева творчество Гоголя стало особой темой. Музей за пять лет существования даже подготовил и выпустил «Гоголиаду» — две книги с иллюстрациями мастера.

Еще один зал — на втором этаже — занимают офорты Шагала: их предоставил коллекционер Борис Фридман. Творения витебского мастера аккуратно следуют тексту. Вслед за писателем Марк Захарович изображает стол в доме Собакевича, уставленный сытными яствами. Рисует шумный двор Коробочки: «Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерными шагами, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; свинья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком». Каждый персонаж выведен в соответствии с характеристикой, данной Гоголем. При этом оформление «шагаловского» этажа — уютненькие обои в цветочек — намекает на мещанство и провинциальные вкусы, высмеянные в поэме. Работы художника дополнены обширными цитатами из «Мертвых душ». Это позволяет не только сравнить творческие методы живописца и литератора, но и насладиться щедростью гоголевского письма, для многих — выхолощенного школьной программой. Зрители, решившие после посещения выставки перечитать поэму, убедятся: строки, написанные почти 200 лет назад, актуальны до сих пор. Чего стоит шпилька в сторону «так называемых патриотов, которые спокойно сидят себе по углам и занимаются совершенно посторонними делами, накопляют себе капитальцы, устроивая судьбу свою на счет других; но как только случится что-нибудь, по мненью их, оскорбительное для отечества, появится какая-нибудь книга, в которой скажется иногда горькая правда, они выбегут со всех углов, как пауки, увидевшие, что запуталась в паутину муха, и подымут вдруг крики: «Да хорошо ли выводить это на свет, провозглашать об этом? Ведь это все, что ни описано здесь, это все наше — хорошо ли это? А что скажут иностранцы? Разве весело слышать дурное мнение о себе? Думают, разве это не больно? Думают, разве мы не патриоты?». Но не менее важны слова, объясняющие природу гоголевского юмора — амбивалентного, горького и смешного, сделавшего «Мертвые души» не жесткой сатирой, а поэмой. Ведь, как утверждал Николай Васильевич, «высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем», поскольку «целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха».