Выразительные формы

Евгения ЛОГВИНОВА, Санкт-Петербург

10.10.2018

В Государственном Русском музее стартовал проект «Экспрессионизм в русском искусстве», на котором представлено свыше 250 работ известных русских художников начала ХХ века. Например, произведения Петра Кончаловского, Бориса Григорьева, Рудольфа Френца, Василия Шухаева, Ильи Машкова, Павла Филонова, Наталии Гончаровой, Михаила Ларионова, Василия Кандинского, Марка Шагала, Роберта Фалька, Николая Купреянова, Аристарха Лентулова. Впервые с таким размахом ГРМ рассказывает о феномене русского экспрессионизма, утверждая тем самым его законное место в контексте мирового искусства.

Считается, что термин «экспрессионизм» появился в 1911 году благодаря немецким живописцам, сделавшим решительный шаг «от изображения к выражению» в протесте против окружающей действительности. Однако сам прием, за которым читается желание автора максимально ярко выразить образ, деформируя его и доводя подчас до гротеска, встречается задолго до начала XX столетия — начиная с эпохи Северного Возрождения.

Экспрессионистические тенденции в русском искусстве проявились вместе с возникшей потребностью в более острых выразительных художественные средствах. Революционные потрясения привнесли в жизнь новое содержание и ритмы, требовавшие особого изобразительного языка. Русские экспрессионисты не имели своих объединений и не устраивали отдельных выставок. Как правило, они входили в состав разных художественных группировок, среди которых — «Бубновый валет», «Ослиный хвост», «Союз молодежи», Общество художников-станковистов, «Мир искусства», «Круг художников», группа «Мастера аналитического искусства» Павла Филонова.

Выставку в ГРМ предваряет горячий «Испанский танец» Петра Кончаловского (1910), ставший своеобразным символом абсолютной свободы в искусстве. Рядом яркие работы Михаила Ларионова и Наталии Гончаровой, организаторов и вдохновителей группы «Бубновый валет» и выделившегося из нее «Ослиного хвоста». Художники эпатировали публику вызывающими холстами, провокационными манифестами, манерой одеваться. «Евангелистов» Гончаровой сочли кощунством, а Максимилиан Волошин так описал «дерзания Ослиных хвостов»: «...наблюдается особое пристрастие к изображениям солдатской жизни, лагерей, парикмахеров, проституток и мозольных операторов». Перед импровизациями Кандинского собиралась толпа зрителей, которые, по свидетельству композитора Фомы Гартмана, «ругаются до бесконечности».

Не только интерес к экспрессионизму, но и ориентация на неопримитивистские приемы объединяла художников этого круга. «Портрет М.Ф. Ларионова и его взводного» Гончаровой (1911), «Парикмахер» Ларионова (1907–1909), «Матрос» Татлина (1911) — картины —участники той «выставки безумия», как называли ее современники.

Пути, приводившие художников к живописному «гиперболизму», были разнообразны. Интересно сравнить натурщиц Ильи Машкова, чьи тела горели всеми цветами радуги, с изысканной розоватой палитрой «Женщин» (1919) бубнововалетца Аристарха Лентулова.

Общим стремлением всех художников было добиться интенсивного звучания образов, по-фовистски освободить силу цвета.

Чувство отчаяния, свойственное немецкому экспрессионизму, его подчеркнуто грубые формы, не были характерны для последователей этого течения в России. И все же их можно найти у Марка Шагала, изображавшего первых жертв Первой мировой («Оплакивание», 1914–1915), у Василия Чекрыгина, выразившего мысли о земном бессмертии в рисунках трагических циклов «Воскрешение мертвых» и «Голод в Поволжье». Тему продолжили работы Израиля Лизака («Человек на тумбе (Инвалид империалистической войны)», 1925) и Юрия Пименова («Инвалиды войны», 1926).

Особняком стоят творения Павла Филонова, чье искусство предельно насыщено напряженной пластической экспрессией. В произведениях «Зверь (Животные)», 1925–1926) и «Две головы (Матросы с Азовского моря)», 1925) экспрессионизм сочетается с прочной символистской основой и неповторимым авторским языком, позволявшими Филонову создавать индивидуальные мифы.

Всплески экспрессионизма докатились и до «Мира искусства». Идеи, образы, свойственные «классическому» — немецкому — экспрессионизму, обнаруживаются в произведениях  Мстислава Добужинского, Бориса Григорьева, Бориса Анисфельда, Александра Яковлева.

«С революцией 1917 года Петербург кончился, — писал Добужинский в воспоминаниях. — На моих глазах город умирал смертью необычайной красоты, и я попытался запечатлеть его страшный, безлюдный и израненный облик». На рисунках «Из жизни Петрограда в 1920 году» голодные горожане разбирают на дрова чудом уцелевшие деревянные постройки, символизирующие Старый Петербург, и меняют «остатки прежней роскоши» на кусок хлеба.

Хотя связь художника с немецким искусством, возникшая еще на рубеже веков, не исчезла, взгляды его претерпели существенные изменения. Так, в 1926-м он писал Георгию Верейскому о выставке Отто Дикса: «Это до такой степени ужасно и в то же время убедительно (великолепные рисунки), что я целый день ходил, точно я объелся нечистот и вдобавок меня кто-то поколотил. Конечно, это человек, ушибленный войной и, вероятно, безнадежно. Но все-таки фигура и доказательство, что картине дальше некуда идти. Для чего должна существовать картина, подобная этим? «Вешать на стену» перед собой вывороченные кишки сифилитических баб и прочие паскудства, великолепно нарисованные?»

Представленный музеем материал демонстрирует не только особенности творчества русских мастеров и в целом бытование явления экспрессионизма, но и выявляет его национальные черты. Среди них — неприятие крайностей физиологизма, поэтизации социальной безысходности и болезненной патологии, безусловное тяготение к традиционным для отечественного искусства задачам осмысленности и духовности.

Через год ГРМ намерен продолжить тему русского экспрессионизма выставкой «Эхо экспрессионизма», куда войдут работы второй половины ХХ века.