Праздник к нам приходит

Дарья ЕФРЕМОВА

07.09.2018

5 сентября в Государственном музее А.С. Пушкина открылась выставка «...Праздников блестящие тревоги», рассказывающая о традициях, протоколах и курьезах балов, парадов, званых ужинов, а также народных гуляньях.

Это только кажется, что о праздниках все известно. Не все помнят, например, что Первое мая — не советское, а пореформенное петровское торжество, государь подсмотрел его у немцев, живших в слободе, а вот обычай украшать рождественскую елку — сравнительно поздний и прижившийся не сразу. В Россию ее привезла жена Николая I, императрица Александра Федоровна — урожденная прусская принцесса Вильгельмина. В 1828 году по ее распоряжению во дворце расставили на столах восемь елей, под каждую из которых положили подарки для детей: платья, игрушки, фарфоровые статуэтки. Праздник продлился недолго, к восьми часам гости съехались, в девять уже разошлись. В конце 1830-х на базаре у Гостиного двора стали продавать елочки, украшенные фонариками и свечками, увешанные конфетками, плодами, игрушками, книгами. Стоили такие деревца очень дорого — от 20 до 200 рублей ассигнациями и были доступны немногим. «В кондитерской Вольфа и Беранже (у Полицейского моста) воздвигнуты теперь сахарные храмы, стоят целые легионы кукол, лежат горы сюрпризов, и как все это изящно отделано, как украшено! Нельзя довольно насмотреться и налюбоваться на эти игрушки», — писал журнал «Северная пчела». Это издание вообще знало толк в веселье и охотно давало советы.

— Тема подарков в XIX веке — особенная, — рассказывает научный сотрудник Государственного музея А.С. Пушкина Светлана Белихова. — Например, в середине столетия среди помещиков в большой моде был шуточный сюрприз: стаканчик с реалистичным изображением мух. Стоит налить воды, и кажется, что в посудине в самом деле плавают насекомые. Такое, конечно, дарили приятелям, а высшим чинам и дамам полагалось преподносить что-нибудь приличное, например фарфоровую чашечку с гравировкой: «Благодетелю», «Любимой тетушке». Не возбранялось обойтись и более нейтральным объяснением — «В честь взятия Парижа», например.

Званые обеды и балы входили в круг аристократических обязанностей. Французский посол Сегюр с удивлением замечал: «В эти дни принимали всех. Можно себе представить, чего стоило русским барам соблюдение этого обычая: им беспрестанно приходилось устраивать пиры».

Разумеется, у всех на слуху были имена тех, кто давал лучшие приемы. Одним из лучших считался дипломат, политик, меценат, владелец подмосковных усадеб — Архангельское и Васильевское — князь Николай Юсупов.

«Принимая царственных своих гостей, Юсупов делал праздники, и последний, которым он заключил пиры всей своей долголетней жизни, был великолепный обед после коронования покойного государя императора Николая, — вспоминал в «Рассказах бабушки» Дмитрий Благово. — Праздник этот был самый роскошный...: обед, театр, бал с иллюминацией во всем саду и великолепный фейерверк». А петербургскому свету нравилось бывать у сына польского посланника при дворе Екатерины II Виельгорского. Музыкант и композитор слыл утонченным знатоком гастрономии, блестящим собеседником и невероятным растяпой. Однажды граф пригласил к себе весь дипломатический корпус, но отчего-то об этом забыл и уехал обедать в клуб. Возвратясь домой за полночь, он узнал от прислуги о своей оплошности и на следующий день поехал извиняться перед гостями, которые накануне явились в звездах и лентах и ушли ни с чем. Все ему со смехом простили. Его любили и знали про рассеянность.

Конечно, некоторым приходилось бывать на скучных родственных приемах. Именно такими автору светских повестей, поэту и драматургу Владимиру Соллогубу представлялись трапезы его бабушки Екатерины Архаровой.

«Старуха не любила отпускать нас без обеда. Эти обеды мне хорошо памятны. За стол садились в пять часов, по старшинству. Кушанья подавались по преимуществу русские, нехитрые и жирные, но в изобилии. Кваса употреблялось много. Вино, из рук вон плохое, ставилось как редкость. За стол никто не садился, не перекрестившись. Блюда передавались от бабушки вперепрыжку, смотря по званию и возрасту. За десертом хозяйка сама наливала несколько рюмочек <...> и потчевала ими гостей и тех домашних, кого хотела отличить».

Излюбленным развлечением были, конечно же, балы. Готовились к ним за три недели, их с нетерпением ждали, хотя распорядок праздника был известен каждому наперед. К тому же он, как правило, указывался в приглашении — например: полонез, вальс, полька, лансье, галоп, франсез, котильон. Бал открывался торжественным полонезом, танцем-шествием, в котором участвовали все приглашенные, без исключения, даже те, кто привык просиживать весь вечер за карточными столами. А кульминацией становилась мазурка — «душа бала, цель влюбленных, телеграф толков и пересудов, почти провозглашение о новых свадьбах <...> два часа, высчитанные судьбою своим избранным в задаток счастья всей жизни». Заканчивался праздник многочасовым котильоном, иногда заменявшимся странным танцем под названием кадриль-монстр.

Также на выставке рассказывается о государственных календарных и светских торжествах, а также о праздниках неофициальных, но массовых — вроде открытия навигации на Неве, куда приходили почти все жители города, и Подновинского гулянья. Часть экспозиции посвящена народным праздникам — Святкам с обрядами колядования, ряженья, гаданиями на суженого и Масленице с катанием на санях, кулачными боями, штурмом и захватом снежных городков.


Иллюстрация на анонсе: М.Ф. Дамам-Демартре. Катание с гор на Неве. Мясляничные гуляния. Конец XVIII – начало XIX в.