Фигура Толстого, на месте замри

Татьяна СТРАХОВА

26.07.2018

Экспозиция Паоло Трубецкого в Третьяковской галерее напоминает об эпохе преобразования русской скульптуры. И заодно о той поре, когда чеховские сестры стремились «в Москву, в Москву», над вишневым садом уже был занесен топор, но Российская империя еще казалась незыблемой.

Странно: на эту выставку нет очередей. Вспомним, как публика не так давно штурмовала ретроспективу Валентина Серова и пробивалась к Зинаиде Серебряковой... У Трубецкого тот же терпкий аромат Серебряного века, те же прически и струящиеся платья модерна, только застывшие в бронзе, те же персонажи, столь же очаровательны портреты детей и «братьев меньших» — лошадей, собак. Экзотический «Бедуин на верблюде» — отголосок путешествий автора и моды на ориентализм, а трогательный «Ягненок» — манифест вегетарианца.

Современник и коллега Серова, уступавший ему в масштабе дарования, но не в известности, ваятель вызывал восторг публики и преклонение начинающих художников и даже удостаивался похвалы строгого Александра Бенуа. В искусстве скульптуры, не любящем сиюминутности, Трубецкой сумел запечатлеть последнее, на грани катастрофы, цветение русской жизни: как аристократический свет, так и круг интеллигенции — и в чопорном Петербурге, и в вольной Москве, куда полурусский князь с европейским реноме был приглашен в самом конце XIX века. К 120-летию приезда в Белокаменную, откуда пошла мировая слава Паоло, и приурочена выставка в Третьяковке.

Свободная и быстрая «живописная» лепка, умение подметить характерную позу или жест, выразить настроение производили неизгладимое впечатление и на солидных заказчиков, и на коллег. Главное, с чем Трубецкой вошел в русскую историю, — импрессионизм в скульптуре.

Сегодня текучей поверхностью бронзы, доносящей следы авторских прикосновений и вибрирующей в лучах света, никого не удивишь. Однако когда мастер приехал в Россию, это было революционным новшеством, как и само направление, уже завоевавшее права на Западе, но лишь пробивавшее дорогу в нашей стране. Трубецкой, посланец Миланской школы, впитавший идеи Родена и Медардо Россо, был модным портретистом и в то же время серьезным художником, достигшим признания упорным трудом. В Российской империи появление маэстро восприняли как «поток свежего воздуха».

В 1898 году он начал преподавать в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, где в то время работали скульптор Сергей Волнухин, живописцы Валентин Серов и Константин Коровин, а до них — Василий Перов и Алексей Саврасов: эта кузница кадров всегда тяготела к новаторству. Приняли итальянца по-царски, построили ему просторную мастерскую. Один из портретируемых — граф Толстой, прославивший художника на всю Москву, въезжал туда верхом на коне, вспоминал Борис Пастернак, наблюдавший жизнь студии из примыкавшей к ней квартиры отца (преподавателя того же училища). Вероятно, процесс работы Паоло, как увлекательное «чудодейство», завораживал и студентов, и «звездных» моделей.

С этим училищем был связан и Левитан, чей портрет Трубецкой исполнил одним из первых. Вместе с образами Льва Толстого, Сергея Витте, Марии Боткиной, композициями «Московский извозчик» или «Дети. Князья Трубецкие», портрет-статуэтка великого пейзажиста входит в золотой фонд Третьяковки. Круг изображенных лиц доказывает: заезжий князь нашел общий язык с русской богемой и обрел влиятельных заказчиков. Впрочем, это не избавило его от резкой критики, звучавшей из академического лагеря, особенно после того, как на конкурсе проектов памятника императору Александру III победил вариант Трубецкого, одобренный вдовствующей императрицей. И в 1909 году в Петербурге перед Николаевским вокзалом на гранитном постаменте по эскизу Федора Шехтеля, как гласили ернические вирши, был установлен «комод, на комоде бегемот»... Сегодня памятник, в 1937-м согнанный со своего места и надолго спрятанный в фонды Русского музея, стоит перед Мраморным дворцом — отделом ГРМ и уже, кажется, не нуждается в адвокатах.

Характерно, что в тот же год были открыты два монумента в Москве — волнухинский «Первопечатник Иван Федоров» близ Лубянки и «печальный Гоголь» Николая Андреева на Пречистенском бульваре. Так сразу заявили о себе в монументальной пластике три стиля эпохи, щедрой на разнообразие, — национальный романтизм, импрессионизм и модерн. Все авторы были связаны с Московским училищем живописи, ваяния и зодчества, где уже формировалась столичная школа скульптуры. Многие ее воспитанники прошли как герои выставок через зал в Инженерном корпусе, где теперь экспонируется наследие Трубецкого. От Андреева и Голубкиной до наших современников Гадаева и Корнеева — у всех, при несхожести манеры, можно отыскать следы влияния Паоло Трубецкого на московскую пластику, которая быстро усвоила и преодолела импрессионизм, чтобы устремиться дальше — к авангарду и неоклассике.