Один абсолютно счастливый художник

Татьяна СТРАХОВА

01.03.2018

Музей «Новый Иерусалим» отмечает 140-летие со дня рождения Бориса Кустодиева выставкой «Венец земного цвета». Затейливое название проекта, включающего 65 картин, кураторы почерпнули в стихах Александра Блока: «Народ — венец земного цвета, краса и радость всем цветам...» 

Наследие Кустодиева делится на несколько пластов: он еще в молодости прославился как успешный портретист, мастерски работал в живописи и графике, проявил себя на ниве книжной иллюстрации, занимался сценографией. Однако в историю вошел с «Русскими типами», а также панорамами праздников и ярмарок. Необычно трактованная, восходящая к традициям Северного Возрождения и «малых голландцев», но вместе с тем к русской иконе, лубку и Павлу Федотову, жанровая живопись — не бытописательство, а переосмысление уклада народной жизни, сочетающее идеализм и сатиру.

 Среди центральных экспонатов — хорошо известная по репродукциям,  «Масленица» из собрания Русского музея. Нарядное панно с изображением катания на тройках на фоне сверкающих снегов и золотистого предзакатного неба — концентрат авторской манеры: звучный колорит, брейгелевский взгляд сверху и чуть издали, придающий композиции эпический размах. Художник с юности стремился как можно полнее передать характер простой жизни, даже тему дипломной картины выбрал неожиданную: «Базар в деревне». Вероятно, Кустодиев шел по стопам своего учителя Ильи Репина. Однако вместо бичевания пороков, присущего живописи критического реализма, ученик воссоздал праздничную атмосферу в национально-романтическом ключе. Как знать, не было ли это своего рода эскапизмом, попыткой найти в пассеистическом идеале убежище от острых и практически неразрешимых противоречий в стране, «беременной революцией»? Но есть ощущение, что искренний интерес к народным типам у Бориса Кустодиева сопровождается спасительной самоиронией.

Экспозиция подобна лабиринту из девяти закольцованных залов: каждый отдан одной из важных для автора тем, будь то народные типы, к которым подобрали параллели из коллекции музея — вроде фарфоровых фигурок завода Гарднера или Гжели, или портреты горячо любимой жены Юлии. Совсем иной характер носит изображение соученика и коллеги — Исаака Бродского: дымя трубкой, тот задумчиво шествует по разоренному Петрограду с картиной, на которой одна из «купчих» Кустодиева. Модный в прежней России живописец, переключившийся на портреты видных большевиков, помогал другу заказами и подал ему идею создания серии «Русские типы». Немало экспонатов прибыли в «Новый Иерусалим» из Музея-квартиры Бродского, да и вообще «питерский десант» на выставке мощный, не уступает холстам из глубинки — Владимира, Воронежа, Иванова, Казани, Костромы, Нижнего Новгорода.

«Иней» из Русского музея, «Морозный день» из Саратова, «Елочный торг» из Краснодара: кажется, будто никто лучше Кустодиева не умел живописать «мороз и солнце», хотя были и Грабарь, и Левитан. От зимних праздников переходим к летним: в городе царит оживление на Троицын день, а народ идет крестным ходом на фоне радуги, она озаряет холст невероятным, практически лубочным колоритом — этакий фовизм по-русски. Красная площадь заполнена веселой толпой, над которой взметаются гирлянды воздушных шаров. «Вербный торг у Спасских ворот в Москве» написан в 1914 году, но и после войн и революций Борис Михайлович не забросил театрализованных «праздничных» сюжетов. Напротив, к ним прибавились советские торжества, он даже участвовал в украшении Петрограда к годовщине Октября. Как знать, не это ли спасло от репрессий, а позже и забвения?

На выставке художник предстает ироничным философом: так до сих пор не разгадан натюрморт, в котором слышна перекличка с Сезанном и Петровым-Водкиным. Это великолепно написанные, будто в предчувствии гиперреализма, «Яблоко и сторублевка». Увесистый спелый плод поверх купюры на столе с крахмальной скатертью иные считают символом финансового процветания; кто-то видит в нем воспоминание о волжских городах, прежде славных яблоневыми садами, откуда урожай расходился по всей России. А может, это ответ Чехову с его «Вишневым садом»?

В холсте «Голубой домик» художник задумал показать круговорот жизни: от младенчества до старости. На крышу — вершину «пирамиды» — автор поместил собственного сына, гоняющего голубей; одну из обитательниц дома «списал» с Марии Шостакович — сестры композитора. В дальнейшем Дмитрий Дмитриевич навещал семью Кустодиевых, устраивая для них приватные концерты. А живописец изобразил юного Митю Шостаковича с нотным альбомом Шопена. Это лишь один из десятков превосходных портретов: Борис Кустодиев, в 30 лет ставший академиком, запечатлел весь цвет петербургской интеллигенции Серебряного века и до конца дней находился в гуще арт-среды Северной Пальмиры, в душе оставаясь вольным волжанином...

Главное открытие кураторы припасли напоследок. В финале экспозиции — раздел «Дворянское гнездо», где рядом с ранними жанровыми зарисовками два светских портрета. Ростовой живописный «Портрет женщины в голубом» из музея Татарстана, словно ведущий перекличку с томными дамами Константина Сомова, соперничает с неярким графическим — именно последний объявлен сенсационной находкой. Уже в этом году при работе над проектом в частном собрании Москвы отыскался «Портрет Марии Ивановны Ершовой, в замужестве Тарлецкой», известный по выставке «Мир искусства» 1913 года, но на целое столетие исчезнувший с горизонта. Владелец листа не подозревал ни о его ценности, ни о провенансе. Изысканный рисунок с дочери оперного певца Ершова хочется по аналогии с «русскими Венерами» назвать нашей Джокондой. И поза, и формат изображения, и строгая красота модели вызывают аллюзии на Леонардо. Кустодиев, прослывший певцом купеческой глубинки, на деле был тончайшим эрудитом-стилизатором: экспозиция доносит это понимание до публики, зачастую воспринимающей «в лоб» его простонародные «типы».