Луч солнца в ноябре

Ксения ВОРОТЫНЦЕВА

22.11.2017

Государственная Третьяковская галерея представила выставку Мартироса Сарьяна, официально открывшую Дни культуры Армении в России. В экспозиции 29 работ, выполненных преимущественно в 1910-е. 

Этот период стал для художника на редкость плодотворным. Выпускник Московского училища живописи, ваяния и зодчества, достигший мастерства, находился в поиске уникального стиля. Сарьян признавался: «Училище дало мне основы живописной грамоты, но надо было выработать и свой собственный язык. И внутренние побуждения не давали покоя, требовали искать, мало того, найти, обязательно найти. На этой большой и торной дороге самой главной вехой и точкой опоры стала родная Армения с ее неповторимыми пейзажами и всем колоритом быта ее народа. Я избрал эту дорогу. Никакой другой путь не привлекал меня больше, чем этот».

Родившийся в городе Нахичевань-на-Дону (ныне входящем в состав Ростова-на-Дону), добившийся признания в Белокаменной, впитавший европейскую культуру, Сарьян, однако, всегда стремился на Восток. «Любил я очень солнце, жару и не выносил ветра, поднимающего пыль и мешающего работе», — говорил художник. Он ценил достижения импрессионистов, выбравшихся из тесных каморок на пленэр и выплеснувших на полотна чистые яркие краски. Контраст желтого и синего, света и тени, дня и ночи роднили Сарьяна с неспокойным Ван Гогом, однако в произведениях армянского автора меланхолия лишь оттеняла радостное восприятие мира.

На выставке можно проследить эволюцию стиля. Для ранних вещей, например «У гранатового дерева» (1907), характерна особая, почти врубелевская смесь реальности и фантастики. Сарьян утверждал: в его картинах, написанных обычно не с натуры, важную роль играло воображение. Уже в молодости Мартироса поддерживали классики, в том числе Константин Коровин и Валентин Серов, его наставники в училище. Коровин однажды захотел купить работу одаренного студента. «Это меня крайне смутило, — рассказывал впоследствии Сарьян, — и, весьма польщенный подобным предложением, я в ответ предложил ему в знак моей любви принять рисунок от меня в подарок. Он никак не соглашался и продолжал твердить свое. Я вынужден был принять от своего первого покровителя первую в моей жизни десятирублевку. После этого с удовлетворением в голосе он сказал: «Теперь этот рисунок принадлежит мне». Серов, в свою очередь, несколько лет уговаривал Третьяковскую галерею обратить внимание на творения Сарьяна. Поначалу закупочная комиссия отказывалась прислушаться к мнению мэтра. Однако уже в 1911–1913 годах Третьяковка приобрела несколько произведений Мартироса, в том числе «Глицинии» (1910), написанные во времена восточных странствий.

В экспозиции представлен и эпохальный «Автопортрет» (1909). Мастер показал первый вариант на выставке «Золотого руна». Оранжевые полосы и голубые тени на лбу и щеках возмутили зрителей. Сарьян горько замечал: «Бывали случаи, когда посетители требовали обратно свои 40 копеек, указывая на мои «оскорбительные» картины, или швыряли каталог в лицо безвинному кассиру, не забывая при этом выругаться». Однако меценат Сергей Щукин оценил работу и сделал художнику важный заказ. Живописец впоследствии вспоминал: «Зима 1910–1911 годов была первым этапом моих успехов и настоящего признания».

Впрочем, подлинным переломом стали путешествия на Восток: с 1910-го по 1913-й будущий классик посетил Турцию, Египет, Иран. Там сформировался тот Сарьян, которого узнал и полюбил весь мир. Изображение стало более лаконичным, ярким, исчезли лишние детали. Полуденная улица в Константинополе (1910), финиковая пальма над приземистыми домишками (1911), каирские женщины, несущие сосуды на головах (1911)... Мастер утверждал: «Я выбирал и изображал самое главное и нужное, самое типическое, без мелочей». Художнику удалось найти необычный пластический язык: с одной стороны, отсылающий к примитивным практикам, с другой — не уступающий открытиям современников-европейцев. В этих картинах отразилось упоение странствиями, которым Сарьян взахлеб делился в воспоминаниях, признаваясь, что, если бы не кисти и мольберт, стал бы путешественником. Но уже в 1915-м счастье закончилось: узнав о геноциде, живописец уехал в Эчмиадзин помогать армянским беженцам и тяжело заболел.

Преобладание на выставке произведений раннего периода выглядит вполне оправданным. Жизнь подарила художнику много радостей и разочарований: союз с любимой Лусик Агаян и никогда не осуществленное желание увидеть Индию; официальное признание с россыпью наград и сожженные картины с неугодными героями. Но сначала — солнце, увлекательные странствия, сочные фрукты, египетские маски, загадочные женщины; будущее, казавшееся туманным и прекрасным.