Муза, я тебя знаю
30.03.2017
Государственная Третьяковская галерея предлагает узнать, как на самом деле выглядели музы известных живописцев. Выставка «Модель художника в объективе фотоаппарата» открылась в рамках биеннале «Мода и стиль в фотографии — 2017».
На полотне, созданном Михаилом Нестеровым, — строгий профиль барышни в синем платье, сидящей на скамейке («Девушка у пруда», 1923). На старой черно-белой фотографии — те же черты, принадлежащие младшей дочери мастера, Наташе. Снимок и оригинал картины расположены по соседству, чтобы зритель мог остановиться и сравнить.
Организаторы проекта максимально аккуратно «вмонтировали» в постоянную экспозицию кадры из фондов, снабдив их небольшими экспликациями. Хотя порой встречаются общеизвестные факты, можно обнаружить и кое-что любопытное. Скажем, тот же Нестеров шутливо называл бойкую младшую дочь «дядей Наташей», а ленивого благодушного сына — «тетей Алешей». Последний, кстати, еще мальчиком позировал для отцовской работы «Душа народа» (1914–1916). Худенький ребенок на полотне изображен в той же позе, что и на фото, а вот черты лица изменены. И этот пример — один из многих, показывающих сложные отношения между документальностью и фикциональностью. В частности, любопытно сравнить, как с помощью красок удавалось передать характер: свободолюбивую натуру Константина Коровина и меланхоличность, почти болезненную ранимость Исаака Левитана (портреты авторства Валентина Серова).
Впрочем, подобный проект — не только возможность сопоставить изображения с помощью категории «похоже — непохоже». Тема биеннале предполагает акцент на стиле и нарядах, и в этом смысле особенно интересна сестра художника Виктора Борисова-Мусатова — Елена. Как известно, Виктор Эльпидифорович плотно увлекался фотографией и нередко выстраивал композицию на основе сделанных кадров. Чаще других ему позировала сестра, надевавшая широкие кринолины, чтобы войти в образ гостьи из минувшей эпохи. С нее написаны героини произведений «Гобелен» (1901), «Девушка с агавой» (1897), «Водоем» (1902), а также небольшой работы «Майские цветы» (1894), где Елена запечатлена совсем ребенком, играющим в мяч с подругой. На выставке есть ее детский снимок примерно в том же возрасте и, конечно, кадры, где она предстает молодой барышней — красивой, в необычных шляпках и модных туалетах. Другой признанный франт экспозиции — Федор Шаляпин, позировавший многим живописцам: в собрании Третьяковской галереи, в частности, имеется портрет работы Александра Головина (1908). А на фотографии великий бас показан моделью так и не написанной картины Ильи Репина — певец вальяжно расположился на диване в мастерской на даче художника в Пенатах. С этим полотном связана комичная история: перфекционист Репин, недовольный тем, что получилось, закрасил холст, изобразив на нем обнаженную женщину.
Рубеж XIX–XX веков выбран Третьяковской галереей не случайно. С одной стороны, это время расцвета модерна, когда стиль был всем, а естественность, как провозглашал небожитель Оскар Уайльд, казалась лишь позой («К тому же самой раздражающей из всех, которые мне известны»). Впрочем, существует и другая причина. Фотография, открытая в XIX столетии, еще не одержала головокружительной победы, лишившей многих живописцев законного заработка — заказных портретов и иллюстраций для журналов. Мастера жили в уникальный период, предшествовавший серьезным сдвигам. Они использовали новые технологии (как Борисов-Мусатов) и в то же время пока не капитулировали перед ними. Снимки в общей массе оставались не слишком художественными (хотя даже в XIX веке были блестящие исключения — например, Джулия Кэмерон): в них господствовало документальное начало. Впоследствии светопись выработала неповторимый визуальный язык, а философы сцепились в спорах по поводу произведений искусства, которые, какими бы жизнеподобными ни были, никогда не дублируют реальность, но создают новый вымышленный мир. Однако все это произошло годы спустя — уже за пределами безмятежного мира запечатленной эпохи.
