Под сенью барышень в саду
03.03.2017
В Государственном Русском музее — проект «Виктор Борисов-Мусатов и мастера общества «Голубая роза». Он включает в себя не только мечтательные, потусторонние картины самого Борисова-Мусатова, но и произведения тех, кого художник вдохновлял: Павла Кузнецова, Сергея Судейкина, Николая Сапунова, Мартироса Сарьяна, Николая Крымова, братьев Милиоти — всего около 80 работ.
У масштабной экспозиции есть формальный повод: в конце марта исполнится 110 лет со дня открытия московской выставки «Голубая роза», давшей название объединению. Хотя пытаться привязать возникновение содружества к определенной дате — некоторое лукавство. Художники не так уж обременяли себя бюрократическими узами: у них, например, не появилось даже устава. Да и совместные проекты начали осуществляться гораздо раньше: нашумевшей экспозиции предшествовала «Алая роза» в 1904 году в Саратове. Тем не менее возможность окунуться в символистский мир вековой давности сама по себе хороша.
Главной фигурой той поры является, конечно, Борисов-Мусатов. Мастер с необычным отчеством Эльпидифорович, взявший вторую часть фамилии в честь деда, он творил наперекор господствовавшим тогда вкусам. Впрочем, вряд ли это был осознанный протест. Скорее, особое видение живописца, не стремившегося вскрывать язвы общества, как поступали социально ориентированные передвижники. Недаром Мусатов со товарищи заслужили от строгого критика Стасова презрительное прозвище «декаденты». Виктор Эльпидифорович и правда тянулся исключительно к красоте, причем устремленной в прошлое: его считали певцом дворянских гнезд. Как и современник Анри де Тулуз-Лотрек, он страдал от физических недостатков. Андрей Белый называл художника «тончайшим и нежным горбуном». Телесные увечья, однако, не сыграли с ним ту же шутку, что с Лотреком, увлекшимся гротеском и изображением дна жизни. Напротив, Борисов-Мусатов писал то ли тургеневских барышень, то ли современниц Пушкина — с буклями, в пышных платьях, прогуливающихся в старинных усадьбах. На лицах лежал отпечаток меланхолии и печали: ведь девушки, как в картине «Призраки», казались в этом мире лишь гостьями. Приятный сердцу мастера уклад исчезал на глазах: разорялись родовые имения, вырубался вишневый сад. И все же любования, порой вычурного, в его работах было больше, чем грусти: лирика Бальмонта, воспроизведенная темперой и акварелью. Интересно, что певец прошлого Борисов-Мусатов охотно пользовался новейшими техническими достижениями. Он фотографировал сестру Елену и знакомых барышень в старинных костюмах, и на основе этих кадров создавал композицию картин. Подобный снимок-«предшественник» есть и у знаменитого произведения «Водоем» (1902): позировали сестра и жена.
Мусатовский символизм оказал сильное влияние на мастеров «Голубой розы», переработавших опыт художника. Павел Кузнецов использовал ту же синеватую дымку, но перенес место действия в Среднюю Азию — в чайханы и пустыни, ставшие для него источником вдохновения. Сергей Судейкин, увлекавшийся ампиром, интенсивно творил в театре. Пейзажист Николай Крымов продолжал неоклассические традиции.
Заметим, кругом «Голубой розы» влияние Борисова-Мусатова не ограничивается. Он стал своего рода ключом к пониманию русского арт-пространства первой трети XX века. Искусствовед Дмитрий Сарабьянов писал: «Через мусатовский этап прошли <...> Петров-Водкин, воспринявший мусатовский символизм и переосмысливший его; Ларионов и Гончарова, у каждого из которых был целый мусатовский этап; Кончаловский и Фальк, которые до «Бубновоrо валета» испробовали, не без пользы для будущего, мусатовский импрессионизм, и еще многие другие. Эта роль Мусатова в истории русской живописи говорит сама за себя».
