Читай, страна огромная!

Марина ИВАНОВА

19.06.2015

В Государственном музее А. С. Пушкина проходит одна из главных выставок Года литературы — «Россия читающая». История изящной словесности здесь представлена через Homo legens, «человека читающего» — без сомнения, самую продвинутую разновидность Homo sapiens.

Идея исследовать чтение как феномен культуры возникла у сотрудников Государственного литературного музея. В итоге проект был поддержан Минкультом и столичным Департаментом культуры, а сама выставка разместилась в залах другого музея — А. С. Пушкина. Более 700 экспонатов рассказывают, что читали на протяжении веков в России, как читали, а иногда и — зачем.

Начать экскурс в историю русского чтения кураторы предлагают с истоков: с «Апостола» 1564 года — первой отечественной печатной книги, вышедшей из типографии Ивана Федорова и Петра Мстиславца; Острожской Библии 1581-го; Евангелия с толкованием Феофилакта Болгарского, изданного в середине XVII века… Тут же изречения просвещенных людей своего времени о пользе чтения. Например, в предисловии к древнерусскому сборнику афоризмов «Сот пчелиный» говорится: «Так в мысленных вертоградах и цветниках, то есть во святых книгах каждый может всякие богодухновенные словеса зреть во увеселение, и прохлаждение, и во уврачевание недугов своих».

В живительную силу чтения верили и спустя столетия после вышеизложенного. Правда, пристрастия просвещенного люда немного изменились. О вкусах почтенной публики можно судить по увлечениям литературных персонажей — начиная с сентиментализма, читающие герои становятся неотъемлемой частью изящной словесности. «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следовательно, была влюблена», — Пушкин мог бы больше ничего не сообщать о непутевой невесте из «Метели» — и так все ясно.

Литературные пристрастия другой пушкинской героини удостоились хрестоматийных строк: «Ей рано нравились романы; / Они ей заменяли все; / Она влюблялася в обманы / И Ричардсона и Руссо». Представить себе, какие именно книги держала в руках Татьяна, можно в музее на Пречистенке — например, разглядеть издание 1802 года «Юлия, или Новая Элоиза» Жан-Жака Руссо, естественно, на французском — как известно, Ларина «по-русски плохо знала». Тут же представлен фундаментальный труд Адама Смита «Исследование свойства и причин богатства народов», изданный в начале XIX века. Его уважал объект воздыхания Татьяны, который «Бранил Гомера, Феокрита, / Зато читал Адама Смита / И был глубокий эконом». В отличие от пристрастий уездной барышни, интересы Онегина были куда более разнообразными — античная история, философия, фольклористика, физиология, медицина… «Стал вновь читать он без разбора. / Прочел он Гиббона, Руссо, / Манзона, Гердера, Шамфора, / Madame de Stael, Биша, Тиссо, / Прочел скептического Беля, / Прочел творенья Фонтенеля, / Прочел из наших кой-кого, / Не отвергая ничего».

Тем временем самого Пушкина жаловали не все литературные персонажи. К примеру, Базаров возмущался: «Третьего дня, я смотрю, он Пушкина читает. Растолкуй ему, пожалуйста, что это никуда не годится. Ведь он не мальчик: пора бросить эту ерунду. И охота же быть романтиком в нынешнее время. Дай ему что-нибудь дельное почитать. <…> Я думаю, Бюхнерево «Stoff und Kraft». Труд немецкого естествоиспытателя «Сила и материя», который пропагандировал Базаров, лежит тут же — это одно из первых изданий, 1870 года.

Прочим героям русской литературы сентиментализм был отнюдь не чужд. Не брезговали им персонажи «Мертвых душ» — благо являлись почти что его современниками. Хотя их вообще привередливыми не назовешь: «Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал некоторые места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «чу!» так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства он даже в это время зажмуривал глаза. Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам <…> Прочие тоже были люди более или менее просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал».

Куда разборчивее был алкоголик-интеллектуал Веничка, путешествующий по маршруту Москва-Петушки: «Ничего, Ерофеев, ничего. Пусть смеются, не обращай внимания. Как сказал Саади, будь прям и прост, как кипарис, и будь, как пальма, щедр. Не понимаю, при чем тут пальма, ну да ладно, все равно будь, как пальма. У тебя кубанская в кармане осталась? Осталась. Ну вот, поди на площадку и выпей. Выпей, чтобы не так тошнило». Поклонников Ерофеева ждут книги, которые любил цитировать его alter ego. Правда, изданий Саади среди них нет — что не умаляет ни любви пассажира электрички к персидскому поэту, ни литературный дар суфийского странника.

Блеснуть эрудицией и остроумием могут не только персонажи, но и посетители, которые становятся участниками выставки: в конце концов, они и есть читатели — объект исследования кураторов. Любой желающий дополняет проект, отвечая — прямо на стенах, рядом с экспонатами — на вопросы. Среди них: «Кто из литературных героев читает самым странным образом?» Тут же на стикере выведено «Сова. А. Милн». Самыми нестандартными книгами увлекаются, по мнению населения, пастернаковская Лара Антипова и Гарри Поттер…

Проследить за читательской тенденцией прошлого позволяют культовые книги разных эпох. По одним только названиям безошибочно угадываются литературные направления. К примеру, за сентиментализм отвечает издание 1801 года — «Красоты Стерна, или собрание лучших его патетических повестей и отличных замечаний на жизнь для чувствительных сердец». Романтизм представлен переводами Жуковского немецких поэтов, собранными в альманах «Для немногих»… Те немногие, кто следил за развитием отечественной словесности, спустя несколько десятилетий разочарованно сообщали: «В тогдашней литературе была поэзия, сердечность <…> Перед глазами читателя проносились идеалы <…> В нынешней же литературе, напротив, над идеалами смеются, преобладает одна жалкая реальность; прекрасные таланты истощаются в изображениях самых грубых, животных страстей человека, хотя и в изящных формах современности, но совершенно отвергая все духовное, облагораживающее, возвышенное» (А. П. Беляев «Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном»). Между прочим, речь идет о 1870‑х годах, когда были созданы «Анна Каренина» и «Братья Карамазовы»…

«Умчался век эпоса: пусть же зачнется хоровой дифирамб», — перефразировав Лермонтова, призывал Вячеслав Иванов в начале ХХ столетия. «Кто не хочет петь хоровую песнь, пусть удалится из круга, закрыв лицо руками», — добавлял символист, предвосхищая наступление нового исторического этапа в жизни страны. Но пока философ не догадывался о значении собственного пророчества, он — как исследователь дионисийства — лишь пропагандировал дифирамб в его первоначальном значении. Ну а пророком читательский мир объявил Александра Блока, которому и пели дифирамбы. О популярности поэта среди интеллигенции — и не только — можно судить по отрывку их «Дневника моих встреч» Юрия Анненкова: «Студенты, всяческие студенты, в Петербурге знали блоковскую «Незнакомку» наизусть. И «девочка» Ванда, что прогуливалась у входа в ресторан «Квисисана», шептала юным прохожим:

— Я уесть Незнакоумка. Хотите ознакоумиться?

«Девочка» Мура из «Яра», что на Большом проспекте, клянчила:

— Карандашик, угостите Незнакомочку. Я прозябла.

Две девочки от одной хозяйки с Подъяческой улицы, Сонька и Лайка, одетые как сестры, блуждали но Невскому (от Михайловской улицы до Литейного проспекта и обратно), прикрепив к своим шляпам черные страусовые перья.

— Мы пара Незнакомок, — улыбались они, — можете получить электрический сон наяву».

Трансформация Блока в «революционного» автора потрясла отнюдь не только Анненкова, но популярности поэту это не убавило. Сам он записал в дневнике: «Петербург едва не был взорван. — Рабочая дружина читает «Двенадцать». Творение Блока знаменовало собой не только наступление «неслыханных перемен, невиданных мятежей», но и рождение нового языка, вобравшего уличную речь, надписи на плакатах, народный говор. Мандельштам даже утверждал, что поэма «Двенадцать» «бессмертна, как фольклор».

Наступление новой эпохи на выставке проиллюстрировано не только характерными изданиями («Воспоминания пролетария» Эркмана и Шатриана 1923 года выпуска), но и плакатами, пропагандирующими чтение: «Вслед за книгой умом двигай», «Все на борьбу с безграмотностью», «Грамота — путь к коммунизму». Тут же фотографии агитпоездов, агитлодок, изб-читален, передвижных библиотек на заводах, рабочих с книгами… Если коммунизм оказался утопией, то всеобщая грамотность — социалистической реальностью.

Помимо изданий всех мастей — от народного лубка до изысканно оформленных книг Серебряного века — на выставке можно увидеть карикатуры на писателей (как царского времени, так и советского). Азбуки — например, издание 1664 года «Букварь языка славенска, сиречь начало учения детям» с надписью: «Сия букварь Филатова, а учился по нем у Афона Кузьмина и выучился». Или разрезанные картинные азбуки, вышедшие в Петербурге в 1815‑м и ставшие настоящим культурным событием — это было первое сатирическое издание для детей. Николай Пирогов вспоминал: «Карикатуры на французов, выходившие в 1815–1817 годах, расходившиеся тогда по всем домам, я как теперь вижу.

Я знаю от моих родителей — я научился русской грамоте почти самоучкою, когда мне было 6 лет, и я хорошо помню, что учился именно по карикатурам, изданным в виде карт в алфавитном порядке. Первая буква «А» представляла глухого мужика и бегущих от него в крайнем беспорядке французских солдат с подписью: «Ась, право глух, Мусье, что мучить старика, / Коль надобно чего, спросите казака».

Помимо детского чтения представлено и сугубо взрослое — раздел «Потаенная литература» посвящен книгам, запрещенным цензурой — царской и советской. Дореволюционные рукописи неизвестных, переписывавших крамольные сочинения; машинописные списки «табуированных» произведений. «Мои ж уста давно замкнуты… Пусть! / Почетней быть твердимым наизусть. / И списываться тайно и украдкой, / При жизни быть не книгой, а тетрадкой», — уверял Максимилиан Волошин. Наверное, в первую очередь — сам себя.

Официальную же литературу можно не только увидеть, но и услышать — на выставке транслируются записи выступлений писателей. Еще интереснее — записки читателей своим кумирам на поэтических вечерах. Например, Маяковский получил бумажку со следующим текстом: «Не поэзия — а халтура! Почему Маяковский пишет в Известиях так что одно слово умудряется написать в 3‑х строчках — только потому что ему платят за строчки» (с сохранением оригинальной пунктуации). Другой почитатель таланта призывал: «Маяковский! Берегите время и свой голос. Читайте «Баню». Сплюньте, еще много напишут Вам «трогательных» записочек. Читайте!!!»

Перед выходом посетителей ждут другие записки читателей — объявления разных эпох. «Ввиду ухудшения поведения гимназистов меняем подшивку журнала «Галчонок» 1911 года на подшивку журнала «Тропинка» за тот же год. Обращайтесь к учителю словесности г-ну Фторину». «Продам книжные шкафы с книгами на дрова». «Продам черную Ахматову. Дешевле, чем на Ульянке». «Меняю библиотеку дедушки на один том Эрнеста Хемингуэя, за «Три товарища» отдам библиотеку бабушки». «Меняю!!! 1. Брюки-дудочки. 2. Ботинки на микропоре. 3. Галстук «Пожар в джунглях». 4. Пластинку на ребрах — на книгу «Уголовный кодекс РСФСР». «Куплю орфографический словарь для папы-депутата»…