Елена Образцова: «Меня с детства все звали «Ленка-артистка»

05.07.2019

Елена Васильевна не раз соглашалась на интервью для газеты «Культура». Публикуем фрагменты разных лет.

Образцова: Мне было пять лет, когда я посмотрела фильм «Большой вальс» с красоткой Милицей Корьюс, он и заставил меня стать певицей. Тогда я сказала, что буду петь. В школе меня все звали «Ленка-артистка».

культура: Физические затраты за спектакль огромны, ведь так?
Образцова: Когда я молодая была, то три-четыре килограмма за спектакль скидывала. Лучше всяких диет. Наше поколение отдавало сцене все силы, сейчас чаще берегут себя. Вот ведь, я дожила до периода, когда вступают в права разрушения и непрофессионализм.

культура: Вы имеете в виду музыкальное образование?
Образцова: И его тоже. Надо с детства прививать вкус к музыке. Когда я узнала, что в школах отменяют хоровое пение, получила удар под дых. В какую дурную голову могло прийти такое безобразие? Хор — это наше, исконно русское. Когда все собираются и поют — за столами, на праздниках, гуляя ли по лесу — это же поет душа России. И вдруг лишить детей коренного русского пения! Можно назвать только преступлением, а тех, кто это придумал и воплотил, — самыми настоящими преступниками.

Мы говорили об этом с дирижером Владимиром Федосеевым — он-то соображает, что такое Россия. Он тоже был потрясен и тоже бил тревогу. Но многие переживают и действуют — так что есть надежда, что все выправится. Просто жаль, что сначала уничтожаем, а потом начинаем вспоминать. Среди моих знакомых есть преподаватели музыки в обычных общеобразовательных школах. Они рассказывают, как постепенно раскрываются души детей: сначала они не воспринимают и даже не хотят слушать классическую музыку, а потом заражаются ею и просят еще и еще...

культура: Что скажете о современной оперной режиссуре?
Образцова: Она ужасающая.

культура: Режиссеры любили с Вами работать, сам Дзеффирелли говорил, что Вы для него потрясение и он знал только трех великих актрис: Каллас, Маньяни и Образцову.
Образцова: Это в прошлом. А сейчас происходит планомерное убийство оперы. Может, есть какая-то ассоциация «Убийцы оперы», куда входят режиссеры, коверкающие классику? Они все делают для того, чтобы зритель один раз посмотрел спектакль и никогда больше в оперу не ходил. Это такое же преступление, как если бы к классическому живописному портрету пририсовали усы или бороду, а даме на картине поменяли прическу или наряд. Самый верный способ погубить шедевр.

культура: У Вас же был опыт оперной режиссуры?
Образцова: Да, я поставила «Вертера» в Большом театре, и мы работали с удовольствием, прислушивались к советам певцов. Спектакль получился хороший и жил долго. Декорации были дивные, но они не сохранились — у нас же сейчас все сжигается. Уничтожили и замечательные декорации Федоровского к «Хованщине». Варварство какое-то. Сейчас в связи с 50-летием моей творческой деятельности стали искать костюмы, чтобы выставить в Бетховенском зале, и не смогли найти. Видимо, их просто выбросили.

культура: «Убийцы оперы» не унимаются?
Образцова: Наверное. Опера Большого театра пережила страшный период. Огромные деньги тратились на приглашение артистов из-за границы, хотя никакими музыкальными ценностями те не обладали. Свои же певцы пропадали без работы: если певец не поет, он теряет профессию, как спортсмен без соревнований. Думаю, что с приходом Владимира Урина ситуация изменится в лучшую сторону.

культура: Есть ли любимая оперная партия?
Образцова: Из русского репертуара, конечно, Марфа в «Хованщине». И опера гениальная, и Марфа — потрясающая, сильная натура: она и женщина-политик, и гадалка, ей известно, что такое любовь. Ради веры и чувства она заканчивает жизнь в огне. Каждый раз после спектакля я шла из театра, как из церкви — чистая, как после причастия. Любила своих героинь в «Аиде», «Трубадуре», «Вертере» и, конечно, Сантуццу в «Сельской чести».

культура: Вы подчиняли свою жизнь голосу?
Образцова: Единственно, что я делала, так это все время сидела на диетах, потому что бабушка и мама были полные, да и меня разносило. Диеты были вынужденной мерой. Спорт пришлось забросить, когда серьезно начала заниматься пением — боялась простудиться, а ведь была подающей надежды лыжницей. Боялась есть острое, пить холодное — в этом смысле я зависела от голоса. Но не лежала как барыня на вате, многое видела и многое испытала. Если не жить, не путешествовать, не знать горя, беречь себя от трагедий, если не радоваться и не веселиться, никогда артистом не станешь.

культура: Продюсеры шоу-бизнеса говорят, что могут любого певца раскрутить. В опере это невозможно?
Образцова: И в опере раскручивают. Они умеют. Это тоже деятели той самой организации, которой мы дали с вами название.

культура: Часто сильные, свободные, состоявшиеся в профессии женщины в душе нежные и хрупкие, мечтают о сильном мужском плече. Так можно сказать о Вас?
Образцова: Обо мне абсолютно точно. Такими же были Мария Каллас и Ренаточка Тебальди, с которой я дружила.

культура: А плечо нашлось?
Образцова: Мой второй муж, которого я очень любила, — Альгис Жюрайтис. Мы прожили 17 лет. 17 лет счастья. Он был мужчина настоящий.

культура: И такой тонкий балетный дирижер...
Образцова: Но я его перетащила в оперу.

культура: Как Вы пришли к оперетте? Считается, что оперный артист никогда не может петь оперетту, а опереточный — оперу.
Образцова: Как пела оперетту Джоан Сазерленд — с ума сойти можно было! И мне захотелось. Рассказала об этом Альгису и услышала в ответ: «А я хочу продирижировать опереттой. Давай сделаем концерт». Поговорили, помечтали, пофантазировали, и я уехала на заграничные гастроли. Возвращаюсь, а он спрашивает: «Выучила?» У меня глаза в пол-лица — не понимаю, о чем речь. Оказывается, наш разговор для него был не фантазией, а руководством к действию. И через три дня концерт. Альгис уже и репертуар мой скорректировал. Узнал, что я не сделала ровным счетом ничего, и страшно обиделся — выражение лица стало как у маленького ребенка. Обижать любимого мужчину — хуже некуда. Вот я за три дня и три ночи выучила весь концерт. Думала, рехнусь, волосы на голове дыбом стояли, когда выходила на сцену. Конечно, для меня это был дикий стресс. Но ничего, спела, и все в сопрановой тональности — как и написано.

культура: То есть голосу это не мешает?
Образцова: Нет, абсолютно. А еще если у тебя внутри бурлит озорство и хулиганство, чего во мне хоть отбавляй, то выходит настоящая оперетта.

культура: Есть ли среди наград самая памятная? Или когда их такое множество, то радость стирается?
Образцова: Самая большая радость — аншлаги и любовь публики. Награда же всегда приятна — те, кто говорит, что это ерунда, лукавят. Подчас коллеги жалуются: «Из дома не могу выйти, все узнают». А мне это приятно. Сегодня в Пассаж зашла купить теплые сапожки, и через каждый шаг слышала добрые приветствия. Значит, люди меня любят.

С недоверием отношусь и к таким словам: «Мы так прекрасно живем, никогда не ссоримся и даже не повышаем голос». Не верю — даже при самой большой любви все дома ругаются, обижают и обижаются. Если ссор нет, то и жизни нет, и радости примирения нет. Так у всех людей. Зачем придумывать?

культура: Вы чего-нибудь боитесь?
Образцова: Нет, ничего не боюсь, потому что я человек верующий — чего бояться, если Господь смотрит, видит и знает, что делает?


Фото на анонсе: Юрий Белинский/ТАСС