По улице ее который год

Михаил БУДАРАГИН

10.04.2017

10 апреля 2017-го Белле Ахмадулиной могло бы исполниться 80 лет, и если бы сегодня поэта чествовали с больших и малых сцен, то наговорили бы немало лишнего. Но масштабных празднований не запланировано, а штатные, форматные славословия — совсем не то, что она заслужила.

Проблема любого разговора о стихах и их авторах состоит прежде всего в том, что на человека навешивают (иногда — для того, чтобы похвалить, часто — чтобы утопить) биографические подробности, превращая все в сплетню, анекдот, мешок грязного или чистого белья. Больше в русской литературе повезло Михаилу Лермонтову: о его жизни известно не так много, оборвалась она слишком быстро, и нам осталась «тучка золотая» и один из лучших русских романов первой половины XIX века. А Льву Толстому пришлось гораздо тяжелее: шутки про «графа за плугом» — до сих пор обычная часть рассуждений о писателе, чье влияние на мир таково, что позавидовать может любой политик.

Белла Ахмадулина — случай в этом смысле особенный. Во-первых, она сама никогда своей жизни не стеснялась, чем только провоцировала критиков. Во-вторых, рассказывать-то было о чем. И, наконец, в‑третьих, богатая на события и эмоции повседневность поэта, которая всем видна («А моя вина — она всем видна», — сформулирует Булат Окуджава), явилась сознательным выбором нетерпеливой и яркой дочери высокопоставленного партийного работника. В общем, везде, где можно подставиться, она это сделала, но в том и суть, чтобы не поддаваться обаянию простых выводов, ведь биография не имеет никакого отношения к поэзии Ахмадулиной. Ее мужчины не объяснят нам в стихах ровным счетом ничего. Это — нормально. Так называемый «донжуанский список» Пушкина не поможет понять «Маленькие трагедии». Как же, скажет любитель биографического подхода, автор существует на земле, он ест и пьет, ходит в гости и пишет друзьям письма, читает газеты и вообще — такой же, как и мы. Просто еще и сочиняет. Правда же?

Нет, неправда. Конечно, писать в тетрадочку что-нибудь о любви — занятие хорошее, уж лучше, чем по подворотням шляться. Однако графомания «о самом себе» никому, кроме трех твоих знакомых, не интересна. Писатель большого дара обязан прямо и честно рассказывать о том, чего не видел. Александр Сергеевич лично не был знаком с Емельяном Пугачевым, одним из героев «Капитанской дочки», Станислав Лем не ступал на поверхность планеты Солярис, а Владимир Маяковский просто придумал «опожаренный песок». Такова суть творчества — жить поверх собственной биографии. Если повезет — в судьбе страны и народа, если нет — в своей личной судьбе. Это — залог того, что написанное останется. Залог, но не гарантия.

Творчество Беллы Ахмадулиной стандартно принято аттестовать как «лиричное», «интимное». Женщина производит «любовную лирику», плюс немного «о друзьях», нашли чем удивить. Мило, спасибо. Однако получилось, что предисловие к одной из книг пишет сам Павел Антокольский, признанный к тому времени советский классик, и вместе с тем поэта хвалит Владимир Набоков, послереволюционное искусство едва ли не презиравший. Иосиф Бродский и Евгений Евтушенко, спорящие обо всем, соглашались с тем, что Ахмадулина — огромное явление. Мало похоже на сумму случайных совпадений, не так ли?

Ключ к произведениям и судьбе Ахмадулиной — в двух известных текстах, о которых стоит поговорить отдельно. Вот прозвучавшая однажды в «Иронии судьбы» Эльдара Рязанова и оставшаяся в русской культуре навсегда песня о друзьях. Все помнят начало: «По улице моей который год / звучат шаги — мои друзья уходят. / Друзей моих медлительный уход / той темноте за окнами угоден». Однако рядом с «одиночеством», чей «характер крут», появляются такие строки: «Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх / вас, беззащитных, среди этой ночи. / К предательству таинственная страсть, / друзья мои, туманит ваши очи». Пропущенная в фильме строфа придает стихотворению законченность и ясность: человек, говорит Ахмадулина, не властен ни над друзьями, ни над собой, и единственное, что ему дано, — умение «ощутить сиротство, как блаженство», прочувствовать момент во всей полноте, стать хозяином мгновения, вжиться в миг и нести за него ответственность. Чтобы потом — вопреки здравому смыслу — появились и растворились «прекрасные черты».

Ахмадулиной — и вряд ли она не понимала это, будучи честной и умной, — не хватило исторической «почвы», суммы событий, которые были бы масштабнее, чем она сама, чем может вместить наше сердце. Анне Ахматовой, Марине Цветаевой и Борису Пастернаку, старшим современникам поэта, с лихвой досталось от XX века, но и бессмертья каждому отмерили больше, нежели просили. Младшим было не в пример сложнее. Реальность 60-х, времени, на которое пришелся взлет Ахмадулиной, требовала обращения не только к общему (Родине, Космосу), но и к частному, а оно всегда крупному писателю противопоказано. Графоман может сколь угодно долго плескаться в речке, но литература — это море, где можно умереть от жажды, не вернуться назад или попасть в шторм и штиль (неясно, кстати, что хуже). Речка безопаснее, хотя «Моби Дика» на бережку не напишешь. «Я безвозмездно повод твой / ослаблю — и табун родимый / нагонишь ты, нагонишь там, / в степи пустой и порыжелой. / А мне наскучил тарарам / этих побед и поражений. / Мне жаль коня! Мне жаль любви! / И на манер средневековый / ложится под ноги мои / лишь след, оставленный подковой» — обращение к Средним векам, разумеется, не случайно. Тогда-то мир был огромным, а Вселенная описывалась не четверостишиями, а фресками великих соборов.

Все ушло, поэт остался наедине с маленькими и очень хорошими, славными, чудесными людьми, теми самыми друзьями, которые все равно находятся под властью «таинственной страсти». Упорядоченное советское мироздание с его квадратными метрами, надоями, ракетами, школами и залитыми ясным солнцем проспектами — такова была судьба Беллы Ахмадулиной, и поэт с честью вызов принял. Она могла бы сказать, как Марина Цветаева: «На безумный мир — отказ», но произнесла обратное: все будет принято и пережито, полюблено и прощено — каждый из ушедших по длинной-длинной улице, любой, кто попал в поле зрения.

Второе главное стихотворение Ахмадулиной, «В тот месяц май, в тот месяц мой…», посвящено именно этому опыту любви и прощения всех, кому уже не достанется Истории с заглавной буквы. «Я вижу, как грачи галдят, / над черным снегом нависая, / как скушно женщины глядят, / склонившиеся над вязаньем» — таков порядок вещей и людей: весна сменяет зиму, и этот ход неостановим, как мелькание спиц. Но появляется в финале прекрасный хаос: «И где-то, в дудочку дудя, / не соблюдая клумб и грядок, / чужое бегает дитя / и нарушает их порядок».

Возможность правильного устройства сущего достигается нарушением порядка, и если когда-то еще нам выпадет великая эпоха, то лишь потому, что кто-то веками скучно клонился над вязанием. Белла Ахмадулина была столь любима вовсе не из-за прожитой яркой биографии, такой, что хватило на годы сплетен и пересудов. Нет, конечно. Просто именно она оказалась способной написать о том, что конец истории, который уже маячил за шестидесятническим советским и американским мещанством, — не догма и не неизбежность.

Прибежит еще на клумбы и грядки чей-нибудь ребенок, все еще будет. Пусть и уже не с нами.


Фото на анонсе: Фотохроника ТАСС