Восточный поход Александра
31.08.2016
130 лет назад родился художник Александр Волков, один из основоположников светской живописи Узбекистана. Несправедливо забытое, его творчество в последние годы вновь вызывает интерес у публики. На недавней выставке «Очарованные Востоком» в столичной галерее Artstory зрителей поразили яркие, пылающие картины мастера и его сыновей. «Культура» побеседовала с Александром ВОЛКОВЫМ-младшим о непростом пути отца: кочевника, обожавшего Врубеля и не боявшегося басмачей.
культура: Почему Александра Николаевича привлекла ориентальная тема?
Волков: Он появился на свет и провел большую часть жизни на Востоке. Наш дед был военным врачом, участвовавшим в присоединении Туркестана и осевшим в тех краях. Детство папы прошло на берегах Амударьи: он навсегда запомнил потрясающие восходы и закаты. В десять лет отца отдали в реальное училище в Ташкенте. Затем Александр Николаевич попал во 2-й Оренбургский кадетский корпус, где получил военную закалку. Позже поступил на естественное отделение Петербургского университета. Начал рисовать, учился в частной школе Михаила Бернштейна, где преподавали Рерих и Билибин. Кстати, ранние папины работы напоминают билибинские. К сожалению, многие оказались уничтожены: отец однажды решил отказаться от старых произведений. Костер горел три дня.
В петербургский период Александр Николаевич увлекся Врубелем. Поехал в Киев, где посетил Кирилловскую церковь, расписанную создателем «Царевны Лебеди». Рассказывал, как ложился на пол и рассматривал фрески. Сторож заметил, что юноша приходит каждый день: «Вижу, вы любите Врубеля. У меня остались его сухие краски, я их подарю». Пигмент до сих пор хранится у моего старшего брата Валерия.
Во время учебы отец каждый год ездил на каникулы в Среднюю Азию. А затем решил вернуться, потому что жизни без родины не представлял.
культура: Ранние работы Александра Николаевича относятся к кубофутуризму. Ему нравились эксперименты?
Волков: Да. Однако кое-что отличало папу от художников-современников. Они увлекались техникой, бредили новой жизнью — ему это было чуждо. Отец хотел с помощью новых форм говорить о древности. Восточный мир отличается от европейского медитативностью, неторопливостью. Волков застал тот уклад, который существовал в Туркестане на протяжении веков. Он чувствовал связь с предыдущими и последующими эпохами — бесконечную, как орнамент.
культура: При этом для его творчества характерна эволюция — от кубизма к почти реализму.
Волков: Отец считал, что его знаменитая «Гранатовая чайхана», хранящаяся в Третьяковской галерее, стала завершением этапа поисков. Жизнь стремительно менялась. Возводились заводы, ГЭС. За 45 дней был создан Большой Ферганский канал. Так на картинах папы появились строители, колхозники. Это не заказные работы. Он изображал человека труда и никогда не халтурил, как некоторые. Даже на огромных полотнах нет ни одного повторяющегося лица: все типажи очень острые.
культура: Ваш отец провел большую часть жизни в Ташкенте. Чувствовал себя комфортно среди коренного населения?
Волков: Абсолютно. Сейчас на Западе много говорят о постколониальном травматизме, скажем, французском или британском. Однако я против того, чтобы в подобном ключе обсуждать Россию. Мы не снобы-англичане — сахибы, носившие белые шлемы. Поколение русских, родившихся и выросших в Узбекистане, считало эту землю своей.
Что касается отца, то он свободно путешествовал по родным краям даже во времена басмачества. Однажды ушел за 90 километров от Ташкента навестить друзей. Погостил немного и надумал идти домой, несмотря на ночь. По дороге миновал навесной мост над горной речкой. Тихо, на небе луна. Шагал с гитарой, пел, у него был красивый тенор. Вдруг бесшумно появились всадники, человек 20–30. У скакунов копыта оказались обмотаны кошмой, поэтому отец их не услышал. Незнакомцы решили, что перед ними какой-то девона — сумасшедший. И не тронули. Прошел час — прискакала красная конница. Спрашивают: не видел отряд сбежавших басмачей? Папа отвечает: были какие-то всадники. Наши кавалеристы умчались, но вскоре вернулись: мост уже был подожжен, и, чтобы перейти реку, требовалось сделать крюк в 60 километров.
культура: Какой была главная черта Александра Николаевича?
Волков: Неистовость. Его ученик Георгий Карлов (а папа много лет преподавал — сначала в Туркестанских художественных мастерских, затем — в Ташкентском художественном училище) вспоминал, как однажды отец предложил отправиться в горы. Красок с собой не взяли. Шли два дня до Чимгана. На рассвете поднялись на вершину. Перед ними открылся потрясающий вид. Потом Александр Николаевич командует: пошли обратно. В Ташкенте он отправил Карлова писать этюды исходя из полученных впечатлений. Нас с братом тоже заставлял работать по памяти, вычленять главное, видеть мир цельным. Учил: когда изображаешь небо — смотри на землю, и наоборот.
Он был чрезмерным во всем. Я, поздний ребенок, не слышал отцовского пения. Папа замолчал во время войны. Объяснял: у меня осталось три ноты, потом две... Но, по рассказам, обожал исполнять романсы и арии. Мама садилась за рояль, а Александр Николаевич пел до трех ночи. Затем ее сменяла жена маминого брата, и отец продолжал до утра. Мог «положить на лопатки» любого аккомпаниатора.
Ташкентцам он запомнился необычной манерой одеваться. Ходил в коротких штанах — тогда шорты никто не носил. Перед войной ученики («бригада», как их называли) — Урал Тансыкбаев, Николай Карахан, Алексей Подковыров — подарили отцу брюки. Мама была счастлива. Папа поблагодарил, а когда все ушли, приказал: «Режь!» Мать сопротивлялась: «Шура, у тебя же нет брюк!» Однако Александр Николаевич остался непреклонен.
Другая неизменная деталь — берет, как у Гамлета. И, конечно, черный плащ. По словам Карлова, однажды Волкову нужно было представить эскизы для оформления Дома Красной Армии. А у него — ни одного приличного костюма. Тогда папа замотался в черную простыню и так отправился на встречу. И носил потом плащ всю жизнь.
культура: Ваш отец долгое время находился в забвении. Но теперь его имя снова на слуху...
Волков: Мы с братом приложили для этого немало сил. Александр Николаевич страшно переживал, что будет с его наследием. Хотел раздать знакомым по нескольку картин. Он не попал в столичные тусовки: в Ленинграде, например, к папе относились со снобизмом — мол, какой может быть художник в Ташкенте. На родине он тоже оказался задвинут. Мы мечтали, чтобы его лучшие работы достались музеям. Сейчас в Третьяковке хранится 56 полотен, в Ташкентском музее — 140.
Волков для многих загадочная фигура. Отец не стремился к провокациям, но был внутренне свободен. Не боялся выбирать сюжет и выражать простые чувства, изображать освещенное солнцем дерево, реку, пустыню... Его до сих пор трудно поставить в какой-то ряд.
